Зеркало вод

Мими соскользнула с кресла и прижалась к его ногам. Он нежно гладил ее по волосам, вспоминая пивную на площади, встречу на лестнице с этим сатиром Гувьоном и, конечно же, смех Мими. Все последующие двадцать лет она пыталась пробиться, как могла. Конечно, ей было нелегко, но она держалась мужественно. А теперь… Что с нею стало?.. Обыкновенная, немного увядшая блондинка.

Мими положила голову на колени Пьера. Узкая юбка задралась, обнажив ноги. Все это не без умысла. Пьер поднялся с кресла и помог ей встать.

— Мне нужно работать, — сказал он. — К утру необходимо закончить рассказ.

Гостья подняла на него глаза — те самые огромные серые глаза беззащитной жертвы, которые так поразили его двадцать лет назад.

— Ты не хочешь, чтобы я осталась?

Пьер не ответил. Молча помог ей одеться и проводил до двери.

— Я обязательно помогу тебе, — сказал он.

Когда же дверь захлопнулась и раздались шаги на лестнице, он добавил почти шепотом:

— Я уверен: ты приносишь несчастье.

Перевод Р. Волкова.

Игры [20]

Я близорук и нередко бываю рассеян. Поэтому Сюзанна первая подошла ко мне, когда я спускался по улице Пети-Карро. Она неожиданно появилась из-за тележки зеленщика. В руках у нее была авоська, сквозь дырочки которой выглядывала цветная капуста, небрежно завернутая в газету.

— Я слышала, — сказала она мне, — что вы едете на Олимпийские игры.

— Да, редакция меня посылает.

— И Жан-Клод тоже едет туда. От журнала.

— Вот здорово, мы снова повидаемся.

— Вы приглядите там за ним? Обещайте…

Я чуть было не задал вопрос, почему она не едет вместе с ним, но вовремя вспомнил, что они расстались. Много лет назад я спросил у Сюзанны:

— Почему он так много пьет?

Она повернулась ко мне лицом — это было личико смазливой блондинки, поблекшее от невзгод (невзгоды, как известно, никого не красят, а блондинок в особенности), — и чистосердечно призналась:

— Раньше я думала, он пьет потому, что мы не можем пожениться. Однако теперь, когда мы женаты, он стал пить еще больше.

Жан-Клод Каде и я, как и многие журналисты, начинали карьеру в одном еженедельнике, но сотрудничество в нем вряд ли могло быть предметом гордости. Впоследствии многие поспешили забыть эту деталь своей биографии. Трудно себе это представить, но, оказывается, через этот журнал прошли чуть ли не все. Я мог бы упомянуть множество имен. Большинству из тех, что ныне стали известными писателями, кинематографистами, телепродюсерами, актерами, политическими деятелями, приходилось сидеть за большим редакторским столом в вышеупомянутом еженедельнике; среди тех, кто прошел эту школу, я знал даже двух министров: один — бывший министр правительства Виши, который нашел себе тут прибежище, второй стал министром при Пятой республике.

Одни задерживались тут не более недели, другие работали по нескольку лет.

Жан-Клод Каде впоследствии стал очень хорошим, чтобы не сказать крупным писателем. Я же так и остался заштатным репортером.

Каждую неделю двоих-троих сотрудников выставляли за дверь и на их место брали новых. Любая статейка, даже крошечная заметка в несколько строк, попадала на редакционный стол. Мы передавали ее из рук в руки и по очереди переписывали и шлифовали до тех пор, пока не достигалось то идиотское совершенство, когда уже ни одно слово не могло задеть тупого и придирчивого главного редактора. После того как журнал, выходил в свет, единственный из двадцати редакторов, который не прикасался к этой статье, как правило, получал разнос: «Никогда не читал большей мерзости, чем отредактированная тобой статья на пятой странице…»