Зеркало вод

Врач долго ощупывал пострадавшего, но переломов нигде не обнаружил. Возможно, Жан-Клод отделался лишь кровоподтеком на правой скуле. Однако врач сказал, что было бы все-таки лучше положить его в больницу. Раз он потерял сознание, возможно, у него сотрясение мозга. Надо, чтобы больной находился какое-то время под медицинским наблюдением. Врач посоветовал назавтра его госпитализировать. Мы же думали, что на самом деле никакого сотрясения мозга у Жан-Клода нет — просто он мертвецки пьян. Решили подождать, утро вечера мудренее.

Внезапно погода изменилась. Снег прекратился, небо очистилось от туч, и температура снова упала до десяти градусов мороза. Я оставался возле Жан-Клода всю ночь, прикорнув в кресле. Утром пришла вторая телеграмма от Милдред Планкет, она требовала статью. Жан-Клод мирно спал. Проснувшись после полудня, он объявил, что чувствует себя вполне хорошо и намерен встать. И стал искать свои очки. Я высказал предположение, что, должно быть, он потерял их, когда летел по ледяному спуску. К счастью, у него оказалась запасная пара. Я пошел за кофе.

Убедившись, что он проснулся окончательно и находится в довольно приличной форме, я рассказал ему обо всем, что произошло накануне вечером, когда он потерял сознание, о том, как его привезли в отель. И объяснил, почему врач хотел, чтобы он лег на некоторое время в больницу. Разумеется, он отказался, и я не стал настаивать. Я не верил, что у него может быть повреждение черепа.

— И вот еще что. Нам нужно серьезно обсудить вопрос о твоей статье. Я получил вторую телеграмму от Милдред.

Жан-Клод насупился и стал похож на упрямого ребенка. Глядя на него, такого сердитого, с кровоподтеком на правой скуле, можно было легко вообразить, будто он упал в школьном дворе на переменке.

— Ответь ей, что она получит эту статью через два дня.

Мне надо было идти смотреть последний тур фигурного катания — произвольную программу. Жан-Клод рассказал мне, как он провел послеобеденное время с Элизабет Хэртлинг на берегу озера, где соревновались конькобежцы. Прежде чем уйти из отеля, я прошел в почтовый зал и отправил Милдред Планкет телеграмму:

«Жан-Клод был болен. Теперь поправился. Статью получите через два дня».

Сидя на трибуне, я рассеянно смотрел, как одних участников соревнования сменяют другие. Мыслями я был не здесь. Но после каждого выступления, когда умолкала музыка (эти ужасные попурри из «Седьмой симфонии», «Сельской чести» и произведений Гершвина и Чайковского, которые фигуристы выбирают себе в качестве музыкального сопровождения), я словно завороженный не мог отвести глаз от судейской коллегии, расположившейся у самого края ледяного поля. Тепло укутанные судьи были похожи на чучела, которые время от времени поднимают таблички с цифрами, означающими число присуждаемых очков. Это судилище, в котором участвовали немые, безжалостные, лишенные человеческого облика призраки, вызывало у меня дурноту, точно страшное видение, точно ночной кошмар, и кончился он только тогда, когда я покинул стадион. Впрочем, за пределами стадиона меня, тоже ждали судьи: Олетта, Милдред Планкет. И Жан-Клод был не последним среди них.

На, обратном пути в толпе мне встретилась Элизабет Хэртлинг, которая поинтересовалась, где мой друг. Я ответил, что он заболел и остался в пресс-центре.

— Какая жалость! Я уезжаю завтра утренним поездом, а мне так хотелось бы увидеться с ним еще разок.

Ночью столбик термометра упал до минус двадцати. Рано утром — машина «Гранд-отеля» отвезла Элизабет Хэртлинг, закутанную в меховое манто, на маленький вокзал. В бледном свете дня на перроне маячила худощавая фигурка Жан-Клода. Он подошел к ней.

— Я решил с вами проститься во что бы то ни стало.

Он дрожал с головы до ног в своей тоненькой зюйдвестке. Посыльный отеля расставлял чемоданы кинозвезды в купе.

— И вы поднялись в этакую рань, в этакий холод!

Они молча прошлись туда и обратно по платформе.

— А теперь возвращайтесь в отель, — сказала Элизабет Хэртлинг, — иначе вы простудитесь.

Жан-Клод отказался, но тут как раз послышался свисток — сигнал отправления. Не снимая перчаток, актриса кончиком пальца тихонько погладила его распухшую скулу и поднялась в вагон. Последним видением, запечатлевшимся в памяти Элизабет Хэртлинг, была эта неподвижная фигурка продрогшего подростка — можно было подумать, что Жан-Клод, внезапно ставший строгим ревнителем этикета, не в силах повернуться и пойти к выходу раньше, чем поезд исчезнет из виду.

Мои телеграфные заверения не успокоили Милдред Планкет, и она прислала третью телеграмму. Жан-Клод Каде решил сопровождать меня на хоккейный матч «Канада — США», начинавшийся в семь часов вечера. Вечерние игры обычно собирали уйму народа. Как правило, ежедневно проводилось два матча: в семь и в девять тридцать. По слухам, встреча канадских хоккеистов с американскими обещала быть интересной. Жан-Клод поджидал меня в холле. Он держал в руке детскую лисью шапку с хвостом.

— Наконец-то я раздобыл эту шапку для сына, — сказал он мне.