Зеркало вод

Игра возобновилась, она была неровной и несколько беспорядочной; то в одном углу ледяного поля, то в другом возникали стычки — словно языки пламени полузатушенного пожара. Потом началась общая потасовка, и матч закончился разгулом необузданной жестокости. Зрители на трибунах тоже затеяли драку, и на стадионе появилась полиция. У нас, в ложе для представителей прессы, было поспокойнее, но и мы уже были на пределе. Атмосфера накалилась донельзя. Жан-Клод решил, что пора уходить, и поднялся, оставив в ложе пустую бутылку. Я подобрал лисью шапку, которую он чуть было не забыл, и отдал ему. Русские потянулись к нему один за другим, чтобы пожать руку, и тут вдруг Жан-Клод запел:

Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.
Ты не верь тому, что пишут,
Папа говорил мне.

Русские смеялись, не понимая слов. Порывшись в карманах, они нашли значки и подарили нам. Жан-Клод приколол на свой плащ красный флажок и снова запел:

Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.

За оградой стадиона, на дороге, которая вела обратно в город, все еще не утихли страсти. Люди толкались, напирали друг на друга, кричали. А Жан-Клод продолжал во все горло распевать придуманную им песню:

Все газеты врать горазды,
Папа говорил мне.

И вдруг он предложил:

— А не пойти ли нам выпить по маленькой, чтобы согреться?

— Вернемся в пресс-центр, там и выпьешь.

— Ну и зануда же ты! Только бы ставить мне палки в колеса.

— Мы ведь еще не ужинали. Сначала надо бы перекусить.

— Я не хочу есть.

Кончилось тем, что он все-таки пошел со мной.

Дорога была хорошо освещена. Под каждым фонарем мы нагоняли свои тени, которые потом снова начинали убегать от нас.

Когда мы уже сидели в кафетерии и Жан-Клод нехотя жевал свою ветчину, появился Симеон Олетта.

— Я был весь день занят по горло. Вы слышали, какой скандал разразился?

— Скандал?

— Тоже мне журналисты! Так вот, эти молодчики, что разъезжают на «бентли» — четверка бобслеистов, — сегодня утром отказались стартовать. Они прямо так и заявили, что боятся. У них отняли олимпийские удостоверения и выдворили из гостиницы. Скорее всего, они уже уехали отсюда. Но это вызвало дискуссию по поводу трассы — говорят, она очень опасна.

Жан-Клод казался удрученным.

— Какой ужас! — сказал он. — Их лишили чести.

— Я же говорил, что тебе незачем с ними якшаться, — сказал Олетта.

— Ни черта ты не понимаешь и никогда не поймешь! Они славные ребята.

Обидевшись, Олетта повернулся к нам спиной и ушел из зала. Когда он исчез, Жан-Клод сказал:

— Статья, которую я до сих пор не написал, — это вроде отказа стартовать. Только у меня не хватает мужества заявить об этом во всеуслышание.

— У тебя еще есть время до завтра.

Как обычно, мы спустились в бар. Жан-Клод непременно хотел выпить местного вина. Мне казалось, что он уже не в состоянии говорить. У него хватало сил только на то, чтобы держаться прямо. В тот момент, когда журналист-англичанин, взобравшись на эстраду, запел «Whispering»[28], Жан-Клод поднялся и сказал:

— Иду писать статью.

Я отпустил его одного, но он тут же вернулся.

— Я потерял шапку, которую купил для сына.

Мы осмотрели все вокруг, но шапки не нашли. Потом снова поднялись в кафетерий. Уборщица подметала зал, поставив перевернутые стулья на столы. Она сказала, что ничего не находила.

— Наверное, я посеял ее на улице, когда выходил со стадиона. Пойду поищу там.

— Да ее кто-нибудь уже подобрал. Это совершенно бесполезно.

— Я должен ее найти во что бы то ни стало.

— Купи другую, и дело с концом.

— Я купил последнюю. Все детские шапки распроданы.

Я выразил сомнение:

— Поищи в других магазинах.

Но он упорно стоял на своем.

— Я провожу тебя, — сказал я. — Вдвоем лучше искать.

Однако Жан-Клод категорически запретил мне выходить. Он хотел идти один, и его упрямство взяло верх. В этом было нечто ужасное. Что проку от нашего ума? Это падший идол. Воля подчинила его себе, сделала его своим рабом и соучастником. Я не мог ни удержать Жан-Клода, ни пойти вместе с ним.

Я решил ждать его в холле. Я не сердился на Жан-Клода. В этом происшествии с шапкой угадывалась вся сила любви и чувства вины (двойной вины — ведь он дал жизнь этому ребенку и оказался незадачливым отцом). Единственное, что он мог для него сделать, — это купить жалкий сувенир. Так нет же, он умудрился его потерять.