Знаете, жаловаться ниже моего достоинства, я просто как-нибудь это моё крушение с трудоустройством потихоньку переживу. Поделился я только с поднаторевшим в бизнесе старшим братом Иваном, и он крепенько призадумался, не сразу согласившись мне помочь. Если я и расскажу ещё кому-то, то лишь много спустя. Пока противно, а пустопорожние эмоции ещё никого из нас не спасли. Мне пришлось припомнить японские уроки Саи-туу и Чу Де Гына и снова выучиться реагировать на происходящее без эмоций. Хотя неохватного не охватишь, полного совершенства, по Синмену Мусаси, не добьёшься, всегда кто-нибудь опередит, а поддаваться всё же никогда не надо, не по-мужски это.
После возвращения Бориса на Родину, его увольнения из Вооружённых Сил, первых попыток стать полезным семье и стране много воды утекло. Что-то получилось у него, что-то не очень, а кое-что провалилось, как говорят, с треском. О том речь впереди, в своём месте, чтобы не нарушать порядка повествования.
Сергею пошёл тринадцатый год, и к дню его рождения приехала почти забытая многими его мать Полина. Борис из-за перенесённого вмешательства в психику не помнил в подробностях, какой она была в пору замужества, но то, как она выглядит сейчас, не может не вызвать сочувствия у чёрствого сухаря или засохшего пня, если с ними сравнивать равнодушного человека. И всё же она бодрится и старается восстанавливаться с упорством ирокеза или гурона, охотящегося за скальпом бледнолицего, устроившего погубление племени краснокожих.
Брат Иван рассказал как-то Борису, что с год на лечении в Москве Полина отказывалась разговаривать, и надо радоваться, когда ей хочется о чём-то рассказать, к кому бы она ни обратилась. Пришёл час, когда Полина решила пооткровенничать с бывшим мужем. Ей не хотелось воспоминаний, связанных с обоими домами и садом Августовых. Она предложила выйти из жилого дома туда, что условно считалось улицей, и прохаживалась, разговаривая с Борисом, от сетчатой ограды до начавших рано желтеть лип перед домами, а потом обратно:
— Знаешь, Борис, как меня встретил Сергей? Я думала, Серёжка меня совсем забыл. А он спросил:
— Мама, есть у тебя любимые стихи?
Я ответила:
— Да, сынок, конечно. И ты, наверное, знаешь, какие стихи.
— Неужели эти, мама? Гаврилы Романовича Державина:
Тебя так давно у нас не было… А я вспоминал, как ты в детстве читала мне эти стихи на ночь, говорила, что ты бездомовная, но не знаешь, почему. Каждый вечер повторял их про себя и только потом засыпал. И навсегда их запомнил.
— Обо мне он вспоминал тоже, но другое, — сказал Борис. — Он просит меня рассчитать для него небольшой самолёт. Чертить на компьютере собирается сам, графика у меня хромает. Строить будем вместе с его друзьями. Ребята хотят летать.
— Не прерывай. Это всё детская чепуха. Хочу тебе рассказать, что помогло мне не сойти с ума от голода в жутком плену в Центральной Африке. Каждое утро я процарапывала ногтем на земляной стене ямы, в которую меня заточили, чёрточку — для отсчёта времени, для календаря. И потом весь день посвящала обдумыванию одного конкретного вопроса из моей вдруг незадавшейся жизни, рассуждала, комментировала часто вслух, вполголоса, чтобы не злить охранника. Таких вопросов я набрала семь, на всю неделю. Через неделю начинала новый круг из тех же вопросов и сравнивала вновь получаемые ответы с прежними результатами. Потом стала терять сознание от духоты и голода. Воду, правда, бросали, две литровых бутылки на день. И сушёную травяную лепёшку.
— Я не знал, что ты попала в плен, узнал только, что тебя освободил президент страны и передал российскому консулу. Какие это были вопросы?