Зеркало времени (СИ)

Включаю принудительное пожаротушение, облегчаю воздушный винт и сбрасываю мотору обороты на треть. Без него мне не удержать высоты. Надо сохранить мотор в строю, а той порой поглядеть, что он ещё может. С его помощью следует выиграть время, чтобы перевязаться. У меня после перевязки много и других дел: надо попробовать включить автопилот и попытаться обойти ближние отсеки самолета — как там бортинженер и радист? Они что — тоже мертвы?

Он настолько разбит, мой замечательный самолёт — в этом я удостоверился при обходе радиорубки и закутка с окаменелым бортинженером (пробитые шкалы измерительных приборов, вырванные из креплений и свисающие жгуты проводов, исковерканные блоки радиолокационного комплекса наведения, заледеневшие на высоте кровь и предсмертная блевотина), дальше простреленных плексигласовых колпаков передних обзорных блистеров я вдоль фюзеляжа уже не пошёл, — что лучше не тревожить раздумьями этот Ковчег Мёртвых, эту бывшую боевую единицу, которая по воле злого рока утратила первородное значение и самоценность.

Но и сейчас я ещё не должен думать о тебе, о нежная, о ждущая, о зовущая меня Кэролайн!.. Весь Божий свет мира для нас обоих — ныне только в моих глазах, о Кэролайн, и нельзя, чтобы они закрылись! Ради тебя, ради нашего будущего сына я обязан вернуться, о моя прекрасная, о моя возлюбленная Кэролайн!..

…Красный, запёкшийся внизу ручеёк. Я напился, и мне не стало больнее. Значит, мои внутренности не повреждены. Подкрепился шоколадом и сделал укол в бедро сквозь комбинезон. Однако до перевязки я потерял много крови, а работа предстоит серьёзная. Таблетки колы лишь подбадривают, не возмещая крови, а возня с собой уже измотала меня и обессилила.

«Сдох» левый «больной» двигатель.

«Крепость» стала отставать от «Мустанга», поначалу не очень заметно, так как, одновременно с ним, будто играючи, катилась с небесной горы и теряла высоту, за счет чего несколько поддерживалась скорость. Но я уже знал, что отныне узкий обтекаемый истребитель будет неуклонно удаляться от моего громоздкого корабля. Так минутная стрелка неприметно, но неумолимо уходит от неподвижного деления циферблата.

Время моего корабля и моё собственное время на сей раз объединились и вместе стали неподвижным и грозным делением. Точкой окончания отсчёта.

«Крепость» ощутимо отяжелела в моих руках. Она безмерно отяжелела на моих гнусно-предательски слабеющих руках — лучше и вернее сказать так. Пилот «Мустанга» заметил мое отставание в перископ заднего обзора и обеспокоился. Он облетел «крепость», изучая, что произошло, и занял место слева от меня для переговоров.

Я ожидал, что он первым «заговорит» со мной, но ошибся и в этом. Отчётливо наблюдал, как он идёт рядом, как неслышимо для меня выкрикивает что-то в эфир из одинокой тесноты своей кабины и прижимает к горлу ларингофоны.

Удерживаю в небе медленно снижающуюся «крепость». Ожидаю результата переговоров, глядя то на молодого пилота, то на его «Мустанг», обращённый ко мне теневой стороной, — резкий, выпуклый при контровом освещении. Там никак не договорятся. Неожиданно даже для себя, накреняю «крепость» вправо, на курс возвращения к Иводзиме. Здесь и сейчас, в данной точке мира, старший — я. Вот я и принял решение. Потому что отныне я никому больше не верю. Этому парню — тоже. Поверю только себе. И если только поверю. Больше не рассуждая, поворачиваю воздушный корабль.

«Мустанг» взревел так, что стало слышно в моей простреленной скорлупке, выпустил густые сизые струи дыма из выхлопных патрубков своего тысячашестисотсильного «Паккарда» и резво взмыл на добрую сотню футов, потом завис и приотстал, пропуская под собой замедленный взмах моего гигантского крыла. Едва я закончил поворот, он немедленно снова занял своё место рядом со мной. Пилот продолжал по радио убеждать в чём-то военно-воздушное начальство.

До сих пор не знаю, почему я повиновался побуждению повернуть на Иводзиму. Единственное, чем я ещё хоть как-то могу снять вопросы к себе по этому поводу, то и только то, что за миг до этого смог предугадать и воспринял внутренним слухом, подобно голосу из будущего, крики чаек на морском берегу, которыми начинается Песнь Возвращения. Кэролайн часто крутит эту запись. Да и что ещё, если чуть подумать, кроме криков чаек над морем и плеска волн, услыхал взволнованный Одиссей, через десять или двадцать лет отсутствия вновь ступая на берег родной Итаки? Таких же криков и плесков, кстати, как и везде.

Наговорившись с руководством, пилот «Мустанга» трижды приглашал меня следовать за ним и своей машиной указывал новый курс для меня. Всякий раз я отрицательно мотал головой из стороны в сторону, преодолевая слабость от потери крови и тошноту от головокружения.

Наконец «Мустанг» смирился, немного отошёл от меня и полетел параллельно «Сверхкрепости» с моим курсом и моим снижением. Здесь уж я не выдержал, отчаянно заколотил ладонью по остеклению и потребовал жестом, чтобы он поднялся выше.

Вот тупой школяр на мою голову!