Zettel

444. У нас есть теория; ‘динамическая’ теория предложения, языка, но она предстает для нас не как теория. Ведь характерным для такой теории является то, что она рассматривает частный, яркий и наглядный случай и утверждает: «Это свидетельствует, что так вообще обстоят дела; этот случай ‒ прообраз всех случаев». – «Разумеется! Так и должно быть», ‒ говорим мы и этим удовлетворяемся. Мы приходим к той форме изложения, которая убедительна для нас. Но это так, словно теперь мы увидели нечто лежащее под поверхностью.

Тенденция обобщать ясный случай, похоже, имеет в логике строгое обоснование; кажется, здесь с полным на то правом заключают: «Если одно предложение является картиной, то картиной должно быть всякое предложение, ибо все они должны быть сущностно едины». Ибо мы во власти того заблуждения, что главное и существенное в нашем исследовании состоит в том, что оно схватывает одну всеобъемлющую сущность.

445. Как я могу понять предложение прежде, чем анализ покажет, что я, собственно, понимаю? – Сюда прокрадывается идея понимания как своеобразного душевного процесса.

446. Хотя бы раз подумай о понимании не как о ‘процессе в душе’! – Ведь именно это и есть та самая фигура речи, которая вводит тебя в заблуждение. Но спроси себя: в каком случае, при каких обстоятельствах мы говорим «теперь я знаю, как продолжить», когда нам приходит на ум какая-нибудь формула?[66]

Это та самая фигура речи, которая препятствует нам беспристрастно наблюдать факты. Проанализируй произнесение какого-нибудь слова посредством формы его изображения на письме! Сколь легко можно здесь убедить себя в том, что два слова – например, “für” и “führ”[67] – в повседневном употреблении имеют различное звучание, поскольку их по-разному произносят, когда акцентируют внимание именно на разнице в их написании. С этим сравнимо мнение, что скрипач с тонким слухом, когда в зале холодно, всегда берет ноту фа несколько выше. Обдумай такие случаи! – Может статься так, что способ изображения порождает фантазию. Поэтому не будем думать, что мы обязаны обнаруживать специфический душевный процесс только потому, что здесь стоит глагол «понимать» и потому, что говорят: понимание это некая душевная деятельность.

447. Смятение в философии происходит от того, что мы неверно рассматриваем, неверно видим саму философию, а именно словно разрезанную на (бесконечной длины) продольные ленты, а не на (ограниченные) поперечные полоски. Такая искаженность восприятия создает огромные трудности. То есть мы словно бы стремимся постичь безграничную ленту и жалуемся, что это невозможно сделать постепенно, фрагмент за фрагментом. Конечно, нельзя, если понимать под фрагментом бесконечную продольную ленту. Но, пожалуй, можно, если под ним понимать поперечную полоску. – Но ведь тогда в нашей работе мы снова не доберемся до самого конца! – Конечно, нет. Ибо у нее нет конца.

(Вместо буйного вихря догадок и толкований мы стремимся к спокойному обсуждению языковых фактов.)

448. А разве не говорят о предложении «Идет дождь», что оно сообщает: дела обстоят так-то и так-то? Каково же повседневное употребление этого выражения в обыденном языке? Ведь ты научился ему именно благодаря такому употреблению. Если же ты теперь используешь его иначе, чем его первоначальное употребление, и думаешь при этом, что все еще играешь с ним в прежнюю игру, то это выглядит так, словно ты играешь в шашки шахматными фигурами и воображаешь при этом, что игра еще сохранила что-то от духа шахмат.

449. Расширение понятия в некоторой теории (например, понятия ‘сновидение, в котором исполняются желания’).

450. Кто философствует, тот часто сопровождает речевые обороты фальшивыми, неуместными жестами.

451. (Кто-то произносит банальность, – с фальшивым жестом.)

452. Как получается, что философия оказывается столь сложным сооружением? Она ведь должна быть совершенно простой, если она – то последнее, независимое от какого-либо опыта, за что ты ее выдаешь. – Философия распутывает узлы в нашем мышлении: оттого ее результат должен быть прост, но философствование так же сложно, как и узлы, которые оно развязывает.

453. (Как музыку порой можно наигрывать мысленно, но не насвистывать при этом, поскольку свист сразу заглушит внутренний голос, так и голос философской мысли столь тих, что заглушается шумом произнесенных слов и более не слышен, когда задан вопрос и надо отвечать.)

454. Платон: «– А почему бы, – спросил он, – ей и не быть полезной? Если рассудительность – это наука наук по преимуществу и она руководит другими науками, то, начальствуя при этом и над наукой о благе, она приносит нам пользу.

– Значит, и здоровье нам приносит она, а не врачебное искусство? – спросил я. – И все задачи других искусств выполняет она, а не каждое из них делает свое дело? Но разве мы не засвидетельствовали уже давным-давно, что она – знание лишь о знании и о невежестве и более ни о чем? Не так ли?

– Это очевидно.

– Значит, она не будет творцом здоровья?

– Нет-нет.