Zевс

«Икарус-Турист» с рыком и сизыми дымами взбирался на Уральский хребет, который федеральная трасса переползала в районе Златоуста. В окне вставала каменистая стена, занавешенная железной сеткой во избежание обвалов – и вот тогда эти горы внушали уважение (ибо во всех остальных ландшафтах в дороге смотрелись старыми, немощными и беззубыми). «Икарус-Турист» тоже силился сохранить остатки былой мощи – длинный и красный, а четыре фары его были закрыты двумя голубоватыми щитками, будто это модные давным-давно курортные очки… На самом деле, казалось, что он умрет прямо здесь, переваливаясь через относительно мирный – в этом месте – Урал. Литовченко сказал тогда, что на такие дальние дистанции специально гоняют списанные автобусы, оставляя новенькие для близких поездок – «чтоб не успели засрать». «Икарус» насквозь прокоптил пассажиров, и к запаху жженой резины подмешивался аромат курицы с чесноком, которую щедро, на всех членов команды, закупили на автовокзале. Кириллу протягивали несколько раз. Он отказывался. Он даже не поворачивался от окна всю безумно долгую дорогу, уткнувшись в стекло в скорбной позе, всем своим видом усиленно выказывая страдание. И спасал только плеер. При том, что батарейки не рассчитаны на долгий путь. Плеер еле тянул. «Металлику» было уже не узнать. Оглушенный бессмысленными звуками, низкими и тоскливыми, Кирилл сидел, и перед ним плавились, сливались в неясное серо-зеленое марево массивы елей и берез… Леша сидел рядом. Конечно, он различал сквозь все усилия мотора, что Кир уже не слушает плеер, в котором изуродованная нота тянется, еле тащится, как зомби. Конечно, он слышал его рыдания и ночью, сквозь тоненькие гостиничные стены. Когда Леша все-таки решился постучать и войти, то Кирилл, лежа в темноте поверх покрывала, как ни в чем не бывало – как доктор ставит диагноз, сам же сказал: «Поведение влюбленного идиота… Такое, как сейчас, со мной бывает редко».

Им же не объяснишь – им, нынешним, – что все уже было, было миллион раз. Что все, открываемое ими сегодня для себя, с гордым видом первопроходцев, все это… Кирилл, конечно же, вспомнил своих практикантов из «Туполева», Олега со товарищи, которые напяливали гигантские наушники и, кажется, были донельзя довольны тем, что этот бит, слышимый всем отделом, проистекает из тонюсенькой штучки: их модные плееры едва превышали размерами флешку и заряжались от компов… Как объяснишь им, что совсем недавно («мужик лет двадцати пяти»!) были плееры, где батареек хватало часа на три, а кассеты и того меньше – на девяносто минут?.. Как рассказать, что кричащую трагедию безответной влюбленности и слезы напоказ «придумали» за тысячи лет до эмо?.. Но боже, как же веселился Татищев, в своих очочках и с пегой бородкой похожий на мудрого змея, когда Олег заваливался в отдел – с ногтями, неаккуратно крашенными в черный, с носом, пробитым какой-то никелированной штангой, отчего нос раздувался «картошкой» теперь вдвойне. «Челка-то, челка – как у Гитлера», – бурно шептал Татищев, сохраняя тоненькую презрительную улыбочку («Вы зато как доктор Менгеле», – хотелось ответить ему), но чувствовалось, что его прямо-таки распирает от смеха и презрения. Олегу было плевать. Может быть, если бы татищевы яснее выражали свои эмоции, и весь отдел катался бы под столами от хохота, Олег даже с гордостью нес бы свою униженность и непонятость, с какой уже нес он свой странный прикид.

Олег входил и едва ли не бросался на шею к однокашнику, и свидетелем его бесстыдных рыданий становились и Кирилл, и Татищев, и кульманы, и прекрасно сделанная модель самолета на тонкой ножке, на которую все облизывались, но никто не уносил домой; и разросшийся до невозможного цветок декабрист.

Рыдая, он признавался, что известная им обоим Б. выложила «ВКонтакте» фото в обнимку с другим.

– …И написано: «январь 2006-го», «февраль 2007-го», «апрель 2008-го»… Она что, все это время встречалась с ним?!

Татищев хрюкал, но все-таки нечеловеческим усилием подавлял смешок.

Кириллу становилось жалко Олега. Кирилл бы мог увести его от татищевых, ото всех, посадить под фикус в рекреации, утереть ему размазанную тушь и, приобняв, сказать: «Ведь все это было. Ты думаешь, я не рыдал при всех, тогда, в Челябинске?..»