Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля

По прошествии лет, когда от выдающейся личности, оставившей след в истории, остаются сухие строки автобиографии, сборники цитат и речей, календарные даты и исторические события, им сопутствующие, она превращается в легенду, от которой тяжело отделить реального человека. Подлинные события усилиями кино и художественной литературы переплетаются с вымыслом, в котором акцент делается на личную жизнь. К созданию легенды причастны друзья, родные и близкие, и каждый сознательно или подсознательно преследует одну цель – рассказать о себе. Я (с большой буквы) – и Он (тоже с большой буквы).

Уинстону Черчиллю принадлежит афоризм: «Правда настолько драгоценна, что её сопровождает эскорт из лжи». Это изречение заслуживает того, чтобы стать эпиграфом к большинству мемуаров, без которых биографу обойтись невозможно. Воспоминания не всегда соответствуют действительности. Авторы вольно или невольно находятся во власти личных симпатий и антипатий, которые надо учитывать, прежде чем, складывая мозаичное панно, создать портрет, близкий к реальности.

Голда Меир знала Бен-Гуриона, когда он ещё был Грином. В девичестве она им восхищалась. Под его духовным влиянием переехала в Палестину, работала в кибуце. Бен-Гурион привлёк её к работе в Гистатруде, и она стала главой политического комитета, а затем в отсутствие Шарета замещала его в должности начальника политического департамента Еврейского Агентства. Она была соратницей Бен-Гуриона, неоднократно по его поручению выполняла сложнейшие политические миссии, и именно её Бен-Гурион назначил в 1948 году первым послом Израиля в Советском Союзе. Голду Меир называли «Железная Леди» – позже так стали именовать Маргарет Тэтчер. Вершина её политической карьеры – пост 5-го премьер-министра Израиля (с 17 марта 1969 по 3 июня 1974 года). Она оставила о Бен-Гурионе воспоминания, дополнившие портрет человека, с именем которого ассоциируются достижения «молодого» Израиля:

«Первое, что приходит мне в голову сейчас, когда я о нём пишу, – с Бен-Гурионом невозможна тесная близость. Не только для меня – для всех это было невозможно, за исключением, может быть, его жены Поли и, возможно, его дочери Рананы. Все мы – Берл «Кацнельсон», Шазар, Ремез, Эшколь – были не только товарищами по оружию, но и любили общество друг друга: мы заходили друг к другу просто поговорить – не только о важных политических и экономических делах, но о людях, о себе, о своих семьях. Но только не Бен-Гурион.

«…» Мне и в голову не могло прийти, например, позвонить Бен-Гуриону и сказать: «Слушай, а если я вечером забегу?» Или у тебя было к нему какое-нибудь дело, которое ты хотел обговорить, или же не было, и тогда ты оставался дома. Он не нуждался в людях так, как все остальные. Ему хватало себя самого – не то что нам. И потому он знал о людях немного, хотя страшно сердился на меня, когда я ему это говорила.

«…» Я думаю, что немалую роль в том, что ему никто не был нужен, сыграло то, что ему было очень трудно беседовать. Он совершенно не умел просто разговаривать, болтать. Как-то он сказал мне, что в 1906 году, когда он только приехал в Палестину, он почти всю ночь проходил по улицам Иерусалима с Рахел Янаит и не сказал ей ни единого слова.

«…» я не могу представить, чтобы он с кем-нибудь разговаривал о своей женитьбе, или о детях, или о чём-нибудь подобном. Для него это была бы пустая трата времени.