Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля

«…» С другой стороны, то, что его интересовало или представлялось важным, он делал с полной самоотдачей – и это не все и не всегда могли оценить и понять.

«…» Через несколько дней после того, как он вышел на работу[105], он меня вызвал. «Голда, – сказал он, – зайди. Я хочу с тобой поговорить». Он ходил взад и вперед по своему большому кабинету на верхнем этаже. «Слушай, – сказал он, – мне кажется, что я схожу с ума. Что с нами будет? Я уверен, что арабы нападут, а мы к этому не готовы. У нас ничего нет. Что с нами будет?»

Он был вне себя от волнения. Мы сели и начали разговаривать, и я рассказала, как боится будущего один из наших партийных коллег, который был всегда против бен-гурионовского «активизма», а теперь, в тёмные годы нашей открытой борьбы против англичан, – и подавно. Бен-Гурион слушал очень внимательно. «Знаешь, нужна большая храбрость, чтобы бояться, – и ещё большая, чтобы признаться в этом», – сказал он.

«…» Бен-Гурион вовсе не был грубым или бессердечным человеком, но он знал, что иногда необходимо принимать решения, которые стоят человеческих жизней.

«…» В те времена, когда многие в ишуве думали, что мы не в состоянии создать государство Израиль и наладить его эффективную оборону, Бен-Гурион не видел другого решения, – и я была с ним согласна. Даже у таких людей, как Ремез[106], были серьёзные сомнения. Однажды ночью в 1948 году мы сидели с ним у меня на балконе, смотрели на море и беседовали о будущем. Ремез отчеканил: «Вы с Бен-Гурионом разобьёте последнюю надежду еврейского народа». Тем не менее, Бен-Гурион осуществил создание еврейского государства. Не один, разумеется, но сомневаюсь, чтобы оно могло быть создано, если бы не его руководство.

«…» Были ли у него диктаторские замашки? В сущности, нет. Говорить, что люди его боялись, – преувеличение, но уж, конечно, он не был человеком, которому легко перечить.

«…» Он терпеть не мог, когда его обвиняли в том, что он руководит партией, а позже – правительством, с авторитарных позиций. Как-то на партийном собрании, услышав это обвинение, он воззвал к министру, которого считал безупречным в смысле интеллектуальной честности и который, как Бен-Гурион слишком хорошо знал, нисколько его не боялся. «Скажи, Нафтали, – спросил он, – разве я веду партийные собрания недемократично?»

Перец Нафтали минуту глядел на него, улыбнулся своей чарующей улыбкой и задумчиво ответил: «Нет, я бы не сказал. Я бы скорее сказал, что партия, самым демократичным образом, всегда голосует так, как ты хочешь».