Жаботинский и Бен-Гурион

В Израиль устремилась многоязыкая алия из уроженцев семидесяти стран, не говорящая на иврите, — среди них было немало инвалидов, стариков и детей, за которыми требовался уход, их надо было обеспечить едой, одеждой, временными жилищами, работой, медицинским обеспечением, детей определить в учебные заведения…

Наплыв иммигрантов привел к глубокому экономическому кризису, и в поисках источников финансирования социальных программ правительство Израиля решило напомнить великим державам, что в репарациях, взимаемых ими с Германии, есть и их доля.

Германия уничтожила шесть миллионов евреев и присвоила их собственность, частично перешедшую в руки союзников (частично, как выяснилось позднее, она была превращена в золото и осела в хранилищах швейцарских банков)[88].

12 марта 1951 года Шарет обратился с нотой к четырем оккупационным державам (США, Советскому Союзу, Великобритании и Франции) с требованием выплатить компенсации в размере полутора миллиардов долларов из средств, получаемых ими в качестве репараций, для покрытия расходов по устройству в Израиле полумиллиона жертв нацистских преследований.

Однако, какая неслыханная дерзость — требовать что-либо от великих держав!

Не желая разгневать арабов, оккупационные державы не стали делиться даже малой толикой репараций, но поступили они по-разному. Советское правительство, рассерженное независимой политикой Бен-Гуриона, проигнорировало израильскую ноту. Западные державы выступили с совместным заявлением. Зная о нежелании еврейских организаций общаться с немцами, они, тем не менее, предложили Израилю и Западной Германии[89] уладить этот вопрос путем прямых переговоров.

Израильскому правительству оставалось уповать на финансовую помощь евреев диаспоры, в первую очередь американских, и те вновь не подкачали, откликнувшись на призыв (для сбора денег в 1951 году Бен-Гурион лично выезжал в США). Но для долгосрочной стабилизации экономики страны собранных средств не хватало.

Чуть ли не каждый вопрос, стоящий в эти годы перед правительством Израиля, был вопросом выживания, вопросом жизни и смерти. В одних случаях Бен-Гурион соглашался на уступки — так, при формировании правительства он заключил союз с религиозными сионистами, в других, когда речь касалась государственного суверенитета Израиля, он стоял насмерть. Он рассорился с раввином Сильвером, возглавлявшим Сионистскую организацию США, и отверг возможность участия еврейских организаций стран диаспоры в управлении страной, в определении ее внутренней и внешней политики. Те функции сионистского движения, которые до создания еврейского государства в рамках Всемирной сионистской организации осуществляло Еврейское агентство, он возложил на правительство Израиля. Но после совместного заявления трех оккупационных держав, отказавших Израилю в финансовой поддержке, Бен-Гуриону предстояло принять трудное решение — ведь абсолютно все израильские партии и движения бойкотировали любые контакты с Германией. В ООН на сессиях Генеральной Ассамблеи представитель Израиля голосовал за расширение международного сообщества и принятие стран западного и восточного блока, но он же двумя руками голосовал против возвращения Германии в международное содружество.

Конрад Аденауэр, канцлер ФРГ, понимал, что для признания Германии цивилизованным государством и возвращения страны в мировое сообщество ему надо наладить сотрудничество с международными еврейскими организациями и с Израилем, и первым шагом должна стать выплата репараций за ущерб, причиненный еврейскому народу. Получив сигнал от западных оккупационных держав, в сентябре 1951-го он с трибуны бундестага заявил о готовности Германии на длительной основе выплачивать денежную компенсацию Израилю за преступления нацистского режима.

Отношение евреев к репарациям было разное. Одни еще в годы войны говорили, что после Победы необходимо обязать Германию выплатить компенсацию жертвам нацизма (в сентябре 1945-го в меморандуме четырем оккупационным державам от имени Еврейского агентства Вейцман потребовал включить этот вопрос в повестку дня переговоров по репарациям); другие считали безнравственным обсуждать какие-либо репарации. Никакими деньгами, говорили они, нельзя откупиться за газовые камеры и лагеря смерти[90].

Это был болезненный вопрос. Репарации не могли компенсировать утрату шести миллионов еврейских жизней и еще большего количества искалеченных судеб, но они помогли бы пережившим Холокост вернуться к полноценной жизни и наладить послевоенный быт на исторической Родине. Все это понимали, но в то же время многие евреи выступали против прямых контактов с немцами.

Однако помимо болезненных эмоций была реальность, которую приходилось учитывать главе кабинета министров:

1. Оккупационные державы отказались делиться репарациями.