Жаботинский и Бен-Гурион

В 1964 году Леви Эшколь, бывший в Первую мировую войну бойцом еврейского легиона, сменив Бен-Гуриона на посту премьер-министра Израиля, выполнил завещание Жаботинского, в котором указано: «мои останки… не следует перевозить в Эрец-Исраэль иначе, как по указанию еврейского правительства этого государства, которое будет создано». Останки Жаботинского и его жены Анны (1884–1949) были перевезены в Израиль и 4 августа 1964 года перезахоронены на горе Герцля в Иерусалиме.

23 марта 2005 года Кнесет принял закон об увековечивании памяти Жаботинского. Его цель — передача последующим поколениям израильтян духовного наследия Жаботинского. В Израиле 29-е число еврейского месяца таммуз, день его смерти, объявлено Днем Жаботинского. В этот день на горе Герцль проходит государственная церемония памяти Жаботинского. Законом установлено, что в этот день государство, ЦАХАЛ и школы проводят образовательные мероприятия, посвященные памяти Жаботинского.

100-шекелевая купюра

с изображением Жаботинского

Часть II БЕН-ГУРИОН, СОЛДАТ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР

После смерти Жаботинского в правом лагере долгое время не было лидера государственного масштаба. В левом лагере таких лидеров было двое: Хаим Вейцман, председатель Всемирной сионистской организации (1929–1931, 1935–1946), и Бен-Гурион — с 1935 года руководитель Исполкома сионистской организации и председатель правления Еврейского агентства.

Томас Джефферсон вошел в историю США как автор Декларации независимости (4 июля 1776 года), первого официального документа, в котором бывшие британские колонии именовались «Соединенные Штаты Америки». Давида Бен-Гуриона по праву можно назвать израильским Томасом Джефферсоном. Он вошел в историю Израиля как автор Билтморской программы, провозгласившей политической целью сионизма создание в Палестине еврейского государства, и как лидер, настоявший на провозглашении государственной независимости немедленно по истечении срока действия британского мандата и зачитавший Декларацию независимости. Он стал первым премьер-министром и министром обороны Израиля. Под его руководством израильтяне сумели отразить вторжение армий соседних арабских государств, отстоять в войне за Независимость суверенитет страны и расширить ее международно признанные границы, включив в них Западный Иерусалим.

Он не боялся идти наперекор общественному мнению, спорить с ООН и великими державами. Его заслуги — провозглашение Иерусалима столицей Израиля; открытие границ для массовой иммиграции евреев, позволившее за четыре года вдвое увеличить население страны; превращение иврита в государственный язык, на котором заговорила многоязыкая алия; создание экономически развитого государства, приверженного принципам западной демократии. Многое из того, чем гордится современный Израиль, связано с его именем. Он стоял у истоков строительства ядерного реактора в Димоне и превращения Израиля в военном и экономическом плане в региональную супердержаву.

Но прежде чем в мае 1948 года сбылась двадцативековая мечта евреев о возвращении в Сион и флаг сионистской организации — белое прямоугольное полотнище с двумя горизонтальными синими полосами по краям и звездой Давида в центре — стал государственным флагом Израиля, развевающимся в Иерусалиме, историю сотрясла Вторая мировая война, и шесть миллионов евреев погибли в пламени Катастрофы.

Вторая мировая война

За две недели до начала самой кровопролитной из мировых войн в Женеве открылся 21-й Сионистский конгресс. Он проходил с 16 по 25 августа 1939 года. За два дня до его закрытия в Москве состоялось подписание пакта Молотова-Риббентропа, поставившего коммунистические и социалистические движения в сложное положение. Советский Союз, на который они молились и который в годы Гражданской войны в Испании, завершившейся 1 апреля 1939 года, возглавлял борьбу против коричневой чумы, стал союзником фюрера. Это известие, быстро дошедшее до Женевы, повергло делегатов конгресса в шок.

Когда лидеры Всемирной сионистской организации спохватились, почувствовав жар приближающейся войны, и Кацнельсон с трибуны конгресса призвал резко расширить масштабы нелегальной иммиграции, видя в ней единственную возможность спасения европейского еврейства (этого неустанно требовал Жаботинский, и об этом же последние два года говорил Бен-Гурион), было уже поздно. Закрывая конгресс, Вейцман попрощался с делегатами с отчаянной безысходностью в голосе: «Я молюсь лишь об одном: чтобы все мы встретились вновь».

Никто не знал, что война начнется через шесть дней, но, судя по международной обстановке, делегаты понимали: прощальные слова Вейцмана — не пустой звук. Они разъезжались в тревожном волнении; некоторые, как оказалось, простились друг с другом навсегда. После заключения московского пакта рухнули надежды на то, что Советский Союз предостережет Гитлера от дальнейшей экспансии.