Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Назавтра (любопытно, что точная дата столь важного события не сохранилась у Жака в памяти) он послушно является в Главное разведывательное управление. Там секретарша Наташа Б., добрая приятельница, с которой они уже давно знакомы, он даже когда-то немного за ней ухаживал, сообщает ему, что он получит точные инструкции в другом месте, а потом немедленно отправится на территорию Франко. Из Испании его отозвали по досадному недоразумению: работать на передатчике там некому, необходимо как можно скорей спасать положение.

– Ты поедешь с товарищем Иваном.

Внезапно Жак обнаруживает, что в комнате находится этот незнакомый ему товарищ, которого он сперва не заметил. Наташа целует Жака, желает доброго пути. Иван любезно подхватывает чемодан. Жак идет следом. На улице ждет роскошный «паккард» с шофером. Ни машины, ни водителя Жак не знает. А ведь ему вроде бы знакомы все машины секретной службы, их не так уж много, и все они поскромнее, советского производства. Лица водителя он тоже раньше не видел. Садятся в машину. Жак не задает терзающего его вопроса: куда мы едем? Говорят о невинных пустяках, собеседник вполне дружелюбен. Жак смотрит в окно, пытается сориентироваться, но по-прежнему не задает вопроса, назойливо звучащего у него в мозгу: куда едем?

Машина пересекает площадь Дзержинского, останавливается у дверей Народного комиссариата внутренних дел на Лубянке, у бокового подъезда. Жак отметил, что это не главный вход.

– Выходите, товарищ!

Он выходит из машины. Товарищ опять предупредительно хватает чемодан Жака, и они входят в замаскированную дверь, которую его провожатый тут же захлопывает за ними. Они оказываются в очень маленькой жарко натопленной комнатке. В противоположной стене другая дверь, которую охраняет солдат с винтовкой со штыком. Хотя Жак прошел через эту комнату мгновенно, она врезалась ему в память с удивительной точностью. У солдата злые черные глаза, широкие скулы, лицо в оспинах, на голове красноармейская островерхая шапка-буденовка с большой красной звездой. Сопровождающий предъявляет пропуск. Солдат кивает и отворяет дверь. Оба входят в эту вторую дверь.

И вдруг Жак остался один. Он так и не понял, куда исчез сопровождающий – словно в люк провалился. Он не знал, что позже еще увидит этого лейтенанта в кабинете следователя, который будет его допрашивать. Он один среди своих, стойкий и верный коммунист, молодой идеалист, превратившийся в советского агента. Его выдали свои – секретная шпионская служба. И вот он со своим чемоданом в комнате, напоминающей таможню. В тюрьме на Лубянке.

«Не знаю, в какой момент исчез мой сопровождающий. Я слишком нервничал. Не обратил внимания. Как бы то ни было, его уже не было. Зато появились трое или четверо молодых военных в шапках с нашивками земляничного цвета, которые вежливо попросили:

– Будьте добры, откройте чемодан и достаньте всё из карманов.

Очень вежливо попросили. Я не знал, что со мной будет, но понимал, что мы находимся в здании политической полиции, в тюрьме, в “большом доме”. Меня попросили открыть чемодан и составили подробный список всего, что там было. Я говорил себе, что эти предосторожности необходимы, когда кто-то уезжает за границу с секретным заданием. Недавно я предостерегал одну знакомую коммунистку, по легенде не имевшую отношения к СССР, которая завернула туфли в газету “Правда”! Такая деталь могла вас выдать. Затем солдаты попросили меня раздеться и осмотрели мою одежду. Я оделся, удивляясь, что мне не вернули галстука. Затем меня пригласили в соседний кабинет, выдали подробный список личных вещей, он остался у меня. Я сел за столик, на котором ждали чернильница с фиолетовыми чернилами – в России повсюду были эти фиолетовые чернила, – ручка с пером и анкета. Мне очень любезно сказали:

– Будьте добры, заполните.

Я взял ручку. Анкета в России – это было святое, их заполняли всегда и везде, они были частью системы.

Имя, фамилия, партийность, дата и место рождения, национальность… Полным-полно вопросов, я отвечал на них механически, по-прежнему ничего не понимая. “Росси Жак Робертович”. Страница следовала за страницей, но вот наконец я дошел до последней и прочел: “Подпись обвиняемого”. Я был “обвиняемым”! Я вернул анкету, перечитал “шапку” на первой странице, на которую сперва не обратил внимания, и прочитал: “Анкета обвиняемого”. От волнения я не заметил этих слов, которые буквально бросались в глаза. Они были набраны огромным шрифтом. Вот что получается, когда не хочешь видеть того, что есть. Я отказывался смотреть правде в лицо. Позже, в тюрьме, я какое-то время просто не слышал стонов истязаемых. Вот так и теперь я не заметил, не пожелал заметить эту “шапку” на анкете, набранную жирным крупным шрифтом, и только в самом конце был уже просто вынужден увидеть и понять это слово – обвиняемый.

Я вскочил, бросился к дверям, обнаружил, что на них нет ручки, только окошечко. Я забарабанил в дверь, тут же появился военный:

– В чем дело?

– Почему это я обвиняемый? В чем меня обвиняют?

Он ответил очень спокойно, очень вежливо: