Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Не будем забывать, что помимо прочих различий между фашизмом и марксизмом-ленинизмом было и то, что коммунисты, советские и не только, преследовали своих собственных граждан, свой народ, а нацисты хотя и проводили чистки в своей партии, но в основном все-таки истребляли тех, кого считали инородцами, меньшинствами, евреев, цыган. Именно евреи и цыгане были их главными жертвами. По большому счету, ни один еврей не одобрял нацизма. В России, правда, арестовывали и истребляли русских крестьян, отказавшихся вступать в колхозы: их тоже назначили жертвами. Но крестьяне хоть отвергали коммунизм. А вот я, напротив, никогда не оказался бы в ГУЛАГе, не будь я коммунистом. В сущности, я сам на это напросился.

Я полагаю, что если уж кто-то взялся, как я, сражаться за правое дело, веруя в него всеми фибрами души, надо было понимать, что делаешь. Если человек неспособен осознать, что погнался за неуловимой химерой и что его путь ведет только к преступлениям и лжи, значит, нечего строить из себя героя. В погоне за этой химерой я сам поставил себя под удар. Я сам был виноват. И я за это заплатил. Здесь, на Западе, я встречался с левыми, много с ними беседовал. Они искренне интересовались моим опытом и тем, что я мог им сказать. Но очень скоро они от меня шарахались, потому что я оказывался живым свидетелем их лицемерия. В общем, они предпочитали упорствовать в своем заблуждении и дальше верить в Деда Мороза. Им больше нравилось думать, что во всем виноват Сталин. Все мы похожи, и я тоже ничем не лучше. Мы любим наши химеры, любим верить в Деда Мороза, особенно когда за это не надо платить. Но я-то заплатил сполна».

Но все эти соображения не могли в то время прийти в голову Жаку, пока он, в своем роскошном костюме, в замшевых туфлях, при фетровой шляпе, ждал на Лубянке перевода в «собачник» – в свою первую этапную камеру. Все безвинно отсидевшие по пятьдесят восьмой статье вспоминают, как больно ударил по ним арест, этот удар, этот развал личности, от которого самые ранимые запросто сходили с ума, этот ураган, вышвыривающий из жизни и превращающий то, о чем и думать-то было немыслимо, в надвигающуюся угрозу, а потом в реальность. Его мысли, должно быть, метались между оторопью, страхом, тревогой за любимую женщину, оставшуюся на воле, пока он переживал непостижимое крушение смысла всей своей жизни. Но все-таки он собирался вскрыть допущенную ошибку, оправдаться, по всем пунктам доказать свою полную невиновность. И в общем, несмотря на силу потрясения, он был еще почти тот же человек, что накануне: правоверный коммунист, убежденный, что в СССР без вины не сажают и что его соседи по камере, в отличие от него, – настоящие враги народа.

Но с того дня в нем зародилось сомнение. И вместе с тем темное неосознанное стремление, разве что понаслышке знакомое счастливчикам, не побывавшим в его шкуре: оно называется стремление выжить.

Часть вторая Там

В силу идеологической «хитрости разума» ужасный образ нацистских лагерей заслонил от нас реальность лагерей советских.

Ханна Арендт

1. Из этапной камеры на вокзал

Каждый свободный гражданин – заключенный, не познавший самого себя.

Жак Росси

Кто в тюрьме не сидел, ничего не знает о русском народе.

Лев Толстой

[13]

По единодушному мнению всех прошедших через этот опыт, первые сутки после ареста повергают задержанного в такой внутренний хаос, что он оглушен, ослеплен и перед глазами у него еще мерцает огонек надежды на то, что всё это ошибка, которая немедленно разъяснится.

С той минуты, когда за Жаком захлопнулась дверь, лишенная изнутри дверной ручки, зато снабженная окошечком, перед его настороженным взглядом развернулось поле неисчерпаемых исследований. Он мысленно принялся сочинять «Справочник по ГУЛАГу». Для него, лингвиста, слово сразу превращалось в карточку и встраивалось в картотеку. Потом на основе карточки начиналось скрупулезное наблюдение, основанное на практике, а если понадобится, на дальнейшем исследовании. Итак, вот первое слово: ГУЛАГ – ключ, открывающий целый мир, о существовании которого ни Жак, ни множество других людей до сих пор и не подозревали. Покуда Жак, убежденный, что советские тюрьмы предназначены только для «настоящих» преступников, проникает в первый круг этого ада, еще не представляя себе ни его места в жизни страны, ни его порочности, я перечитываю в «Справочнике» статью «ГУЛАГ», написанную им после освобождения. Вот ее краткий пересказ.