Жак Лакан: введение

Начнем с садизма. Лакан говорит на своем семинаре, посвященном тревоге: «Садист ищет, как таковой, не столько страдания другого, сколько его тревоги»[130]. То есть в случае с садистическим паттерном речь идет о поиске защитного фетиша, который заключается в тревоге жертвы.

Садист пытается вызвать у объекта своего садистического воздействия тревогу, страх в его/ее глазах, тревогу по поводу утраты свободы, жизни, благополучия, спокойствия. Тревога, считываемая садистом, служит для него доказательством того, что предел наслаждения существует, что Закон все же есть. Соответственно, та угроза, от которой садистический субъект пытается защититься, оказывается нейтрализованной. Жертва, по сути, переживает кастрацию, ее наслаждение ограничивается, она испытывает тревогу по поводу возможности лишиться чего-то значимого. Тревога жертвы – это искомый защитный фетиш, который должен поддерживать иллюзию наличия предела наслаждения, наличия Закона, символического порядка. Ради этого результата весь садистический паттерн, если следовать за Лаканом, и развертывается.

В рамках мазохистического паттерна действует похожая логика, только если в случае с садизмом именно садист берет на себя роль того, кто провозглашает Закон, кто действует от имени Закона, то в случае с мазохизмом – уже мазохист побуждает к этому другого, побуждает другого стать Законом, установить правила, наложить ограничения на него (на мазохиста). Мазохист воплощает фундаментальную фантазию, характерную для перверсии, то есть быть объектом наслаждения Другого, в данном случае Другого в смысле Закона. Одновременно мазохист ищет той же тревоги, в частности тревоги в глазах садиста по поводу того, что тот зашел слишком далеко в реализации своих желаний, фантазий. Мазохист ищет испуга, тревоги в глазах своего мучителя, тревоги, что тот сделает что-то не то, что он причинит какой-то непоправимый ущерб своему партнеру. В какой-то момент садист вынужден остановиться, вынужден ограничить свое наслаждение, то есть по сути признать свою кастрированность.

В целом, в случае с садомазохизмом мы имеем дело с совершенно очевидным паттерном, полностью основанном на попытке укрепления, создания, провозглашения Закона, правил, призванных ограничить наслаждение. Одновременно сам садомазохизм – это наслаждение, извлекаемое из Закона, из служения этому Закону, из того, чтобы быть объектом наслаждения этого Закона.

Почему тот Закон, который возникает в результате первертной драматургии, сам является первертным, неустойчивым? Потому что этот Закон не существует как набор безличных, абстрактных правил, которым все подчиняются. Полноценный символический порядок – это система координат, внутри которой находится субъект, это безличные правила, которым все подчиняются. В рамках первертного Закона все иначе. Здесь Закон существует как то, что провозглашается кем-то, как результат чьей-то воли. По этой причине такой Закон крайне неустойчив, он не может стать полноценным символическим порядком, Законом, набором абстрактных правил. Полноценный символический порядок существует не потому, что кто-то захотел ввести эти правила, а потому что таковы правила. Например, в рамках клинической работы первертный субъект не переживает кадр (правила терапии) как набор безличных правил, которым подчиняется и он, и терапевт, он/она переживает его как плод своеволия кого-то из участников. Поэтому он/она будет провоцировать терапевта к тому, чтобы тот снова и снова провозглашал имеющиеся правила, или же будет пытаться навязать свои собственные законы. Кадр как третье, как то, что не связано с самовольным желанием участников, будет отрицаться первертным субъектом, не признаваться и все время испытываться на прочность.

Здесь снова можно провести параллели между паттерном перверсии, в данном случае садомазохистическим паттерном, и консервативным мышлением. Ведь консервативное мышление тоже в некотором смысле все построено на том, чтобы защититься от надвигающейся угрозы, от наслаждения, трансгрессивного разврата, хаоса с помощью введения правил, традиций и т. д. Трагедия консерватизма в современном мире, как и трагедия перверсии, в том, что традиция, правила – это не то, что может быть введено суверенной волей по прихоти того или иного субъекта. Можно, конечно, пытаться через законы, через запретительные меры навязать людям эти традиции, но все это будет шатким и неустойчивым. Традиция, как и символический порядок, – это то, что существует или не существует безотносительно того, хотят люди этого или нет, это то, через что люди живут. Это не то, что может быть навязано извне. Если традиции дисфункциональны, то это не исправить запретами – можно лишь бесконечно завертеться в первертном паттерне угрозы хаоса и ее нейтрализации.