Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

Жанетта раскрыла рот от удивления. Жака словно подменили. Она никогда не видела его в такой ярости.

- Жак! - беспомощно крикнула она.

Но он даже не обернулся и выбежал на улицу.

Первое, что бросилось в глаза Жаку, - было огромное скопление народа у столба с объявлениями. Жак подошел. Приговор. Быстро пробежал он глазами список осужденных, нашел Гамбри и против его фамилии слово "Повесить!".

- Боже мой! Боже! - воскликнул Жак, он не верил своим глазам. - Гамбри будет казнен! Неужели его нельзя спасти?..

- Его уже нет в живых! - лаконично бросил человек с плотничьим инструментом под мышкой. - Видишь? - И узловатым пальцем он показал на другое объявление, немного ниже.

В нем говорилось, что на Гревской площади в шесть часов утра, при стечении публики, был приведен в исполнение суд над Гамбри и его товарищами.

Таких, как он, семь человек. Остальные присуждены к публичному клеймению у позорного столба и вечной каторге.

Забыв обо всем, не обращая внимания ни на кого, Жак прильнул головой к столбу и зарыдал, как ребенок.

Кругом него плакали женщины, возмущались мастеровые, соболезновали жители квартала... До Жака, как сквозь пелену, долетали подробности издевательской процедуры клеймения палачом.

Жак поневоле прислушивался к этим словам и приходил все в большее отчаяние. Сколько он простоял так, прижавшись головой к столбу, он не знал и очнулся только когда его окликнул знакомый голос.

- Жак! Стыдись! Казалось мне, что ты собираешься стать гражданином и борцом. А борцы не плачут!

- Господин Адора! - вскричал Жак. - Господин Адора! Что же будет? Гамбри казнен!

- Не плачь! Знаешь, что мне сейчас рассказал очевидец казни на Гревской площади? Он видел своими глазами, как Гамбри шел к месту казни, решительно и с поднятой головой. Священник говорил ему слова утешения и надежды на загробную жизнь, но Гамбри не слушал его. Он окинул взглядом площадь, как бы прощаясь с теми, кто толпился на ней, и с теми, кого на ней не было, и так же гордо подставил под петлю свою шею.

Жак слушал как завороженный.

- Идем! - Адора властно взял Жака под руку и повел. - Гамбри погиб - это большое несчастье! - И голос Адора потеплел. - Здесь вчера вступили в открытую борьбу Ревельон и его враги. Понятно, что они его не пощадили.

Жак ожесточенно замотал головой.

- Гамбри знал, на что идет, знал, что борьба без жертв не обходится... Вот что я тебе скажу, друг, и ты это запомни: если когда-нибудь наша возьмет и мы провозгласим равенство людей, я не могу посулить тебе мира и тишины. Мы обезоружим тем или иным способом тех, кто будет сопротивляться, и, уверяю тебя, церемониться не будем! Обещаю тебе одно: мы уничтожим унизительную процедуру позорного столба и клеймения палачом!..

В эти дни король получил от одного из своих "верноподданных" записку. В ней стояло: "...смею доложить вам, ваше величество, что гнев народный дошел до предела, со всех сторон слышны жалобы, и эти жалобы превратятся в народную ярость, если вы, ваше величество, не внесете успокоения в умы, понизив цены на хлеб, потому что, поверьте, ваше величество, всеми нашими несчастьями мы обязаны этому вздорожанию".

А еще через несколько дней в казарму на улице Муфтар пришла молодая женщина.

- Пропусти меня, братец! - попросила она часового.

Часовой оглядел женщину с головы до ног. Молодая, одета, как простолюдинка, в ситцевом платье, на голове белый чепец. Открытый взгляд карих глаз устремлен прямо на него.

- Чего ты уставился? Я без оружия. А мне надо к солдатам, хочу с ними поговорить. Неужто ты меня испугался?

- Чего мне пугаться? - нерешительно сказал часовой.

- Тогда пропусти! - женщина рассмеялась. - Я белошвейка с улицы Святых Отцов. Зовут меня Жермини Леблюэ.

Так что, видишь, я ни от кого не таюсь. Да мне и скрывать нечего.

Часовой пожал плечами.

- Ну иди!

И она вошла в казарму. Солдаты были заняты кто чем: один чистил амуницию, другой пришивал пуговицу, третий шомполом прочищал оружие...

- Меня зовут Жермини Леблюэ, - обратилась женщина к солдатам. - А пришла я сюда, чтобы вас устыдить. Как могли вы стрелять в своих же братьев - парижских рабочих?! Пули ваши летели, и вы сами не знаете куда, в кого они попали. А меж тем вы убили старика Бланшара. Слыхали про такого? Ему семьдесят лет, он давно уже не работает и вылез из дома, чтобы купить хлеба на последние гроши... Хлеб достается дорого, а ему, бедняге, он и вовсе дорого обошелся. Скосила его ваша пуля. Другая пуля прервала жизнь Жоржеты Гаду. Ей нынче исполнилось бы шестнадцать лет, если бы не приказ одного из ваших офицеров...

Солдаты слушали, не прерывая, безмолвно переглядывались, словно спрашивали друг у друга, как поступить. А женщина, воспользовавшись этим, приступила к главному: