Жалкая (ЛП)

— Могу я взглянуть на него? — мило спрашивает она.

Отступив от неё, я качаю головой.

— Я позволю тебе делать с ним всё, что захочешь, когда мы уйдем.

Дороти громко вздыхает, вытирая пыль с передней части платья, затем снимает туфли и берет их в руки.

— Ладно, ты так сильно хочешь их? Они твои.

Она протягивает их, и Эвелин делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы взять туфли. Затем Дороти бросает их через борт лодки. Я едва слышу, как они плюхаются в воду.

— Нет! — кричит Эвелин, бросаясь всем телом на перила. Как только её глаза попадают в воду, она замирает, а я за ней, обхватываю её за талию и притягиваю к себе, её тело дрожит, когда я опускаю нас на пол палубы.

— Может быть, если ты нырнешь за ними, они доведут тебя домой к ней, — говорит Дороти.

Мои глаза сужаются, когда я поднимаю голову.

— Дороти, заткнись на хрен, пока я сам тебя не пристрелил.

Она смеется.

— Боже, представь, что я хотела переспать с тобой. Какой ужас.

Её шаги громкие даже без каблуков, когда она подходит ближе, и она приседает перед нами.

— Но я открою тебе один секрет, Эви.

Эвелин смотрит вверх, тушь стекает по её лицу, губы опухшие и красные. Я никогда не видел, чтобы она выглядела такой побежденной, и моя грудь трещит от этого зрелища. Всё не так, как должно быть. Она не такая, какой должна быть.

— Я не хотела её убивать, — шепчет Дороти. — Но я счастлива, что сделала это.

Она встает и уходит, а моя хватка крепнет до синяков на талии Эвелин, я так хочу отпустить её, но знаю, что если она причинит вред своей сестре здесь, на глазах у всех этих людей, даже я не смогу её спасти.

31. НИКОЛАС

Мы уходим до окончания аукциона, и я не жду никого, чтобы сказать, что мы ушли. Мои внутренности сходят с ума, мозг пытается вставить новые кусочки головоломки в нужные места. Дороти убила Ванессу Уэстерли, а я должен был удерживать Эвелин от убийства Дороти.

Она не сопротивляется, когда я несу её с задней палубы лодки, и как только мы оказываемся на твердой земле, её тело расслабляется, изнурительный страх, который она носила в себе, стирается, как воспоминания, нарисованные на песке.

— Я всё равно убью её, — спокойно заявляет она.

Я усмехаюсь, усаживая её на пассажирское сиденье своей машины и протягивая руку вперед, чтобы пристегнуть её.

— Я знаю.

Это не беспокоит меня так, как, возможно, должно было бы.

У Эвелин есть годы ран, которые не были залечены, просто перевязаны сарказмом и печалью, образуя изуродованные рубцы, из которых всё ещё сочится, когда в них тычут.

И, возможно, моя мораль притупилась, когда дело касается её. Потому что пока она в безопасности, мне трудно беспокоиться о том, что происходит с кем-то ещё. Я наклоняюсь и прижимаюсь мягким поцелуем к её лбу, вдыхая её земляной, цветочный аромат.

— Отвези меня домой, — шепчет она.

Я киваю, посылаю сообщение Зику, чтобы он забрал мои вещи из гостиничного номера, а затем отвожу нас обратно в Кинлэнд. По дороге мы не разговариваем, и я позволяю нам сидеть в тишине, потому что иногда слова не могут помочь. В течение двух часов я держу её за руку и не отпускаю, мой большой палец методично потирает костяшки её пальцев, и только когда мы въезжаем в ворота поместья Уэстерли, я ослабляю хватку.

Я не уверен, как обращаться с этой её частью. Этой ранимой, грустной девушкой, которая скучает по сестре и ненавидит людей, забравших её.

Она не смотрит на меня, когда выходит из машины и поднимается по ступенькам к большим двойным дубовым дверям. Я следую за ней, не зная, хочет ли она, чтобы я остался или ушёл.

— Эвелин.

Она останавливается, поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Её волосы взъерошены, вьющиеся пряди беспорядочно падают на лицо.

Тушь стекает по её щекам, черные слезы отражают пятна на её душе.

И несмотря на всё это, она остается самой потрясающей из всех, кого я когда-либо видел.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — я поднимаюсь по лестнице, пока не оказываюсь перед ней.

Она вздыхает, проводит тыльной стороной ладони по губам, размазывая красную помаду.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Я ввожу пальцы в корни ее волос и большим пальцем наклоняю её подбородок вверх, мой живот подпрыгивает, когда я впитываю её взгляд.

— Какая же ты, черт возьми, прекрасная.

И в мгновение ока оказывается на мне, её рот встречает мой. Я прижимаюсь к ней, хватаю за талию и беру всё, что она может дать.

Она ошеломляет. Опустошает.

Она разрушит мою гребаную жизнь.

Отстранившись, она вслепую тянется назад, чтобы открыть дверь, втягивая меня за собой. Мои руки дикие, я не могу перестать прикасаться к её коже ни на секунду, все собственнические чувства из прошлого — когда я видел, как другой мужчина думал, что может обладать ею — возвращаются.

Мы входим через фойе, особняк пуст и темен, если не считать блеска от незажженной люстры, висящей высоко над нашими головами. В центре комнаты стоит большой круглый стол, зажатый между разделенными лестничными пролетами, и я бросаю её на него, не заботясь о том, что ваза с цветами падает с края и разбивается об пол.