Жан Баруа

«Марку-Эли Люсу, Отэй

Дорогой друг!

Я думал встретить Вас сегодня днем на нашем заседании и сообщить Вам, что я воспользуюсь пасхальными каникулами и отлучусь на две недели. У меня еще столько незаконченных дел в Париже, что я не уверен, смогу ли зайти попрощаться с Вами до отъезда.

Однако мне надо многое Вам сказать. За последние недели мне пришлось испытать весьма неожиданные и тяжкие волнения.

Дочь моя хочет уйти в монастырь. Вы легко поймете, что я пережил. Ничто не говорило о ее намерениях. Напротив, интерес, который она проявляла с самого начала к чтению всего, что опровергает католицизм, ввел меня в заблуждение. Я Вам уже об этом говорил. Но я роковым образом ошибался. Ее религиозное чувство совершенно неуязвимодля наших доводов. Я думаю, что она с ее решительной и глубоко восприимчивой натурой задыхалась в провинциальной глуши и, стремясь отгородиться от действительности, создала себе огромный внутренний мир. Догматы католической религии – лишь оболочка для ее веры; в этих определенных, но достаточно широких рамках ее собственное религиозное чувство непомерно разрослось; и теперь это чувство направляют не догматы, а стихийный порыв ее еще детской души к беспредельному – и иллюзия, будто она к нему приобщилась!

Несомненно, благодаря душевному здоровью и ясному уму, каким она обладает, ее детская вера могла бы еще измениться, если бы догматам она придавала такое же значение, какое придает эмоциональной стороне религии. Но это не так. И мистическое состояние, в котором она ныне пребывает, владеетею до такой степени, что вселяет в нее абсолютно неопровержимую веру в существование бога и бессмертной души.

Мы, привыкшие подчинять свои чувства деятельности разума, не имеем представления о подобной вере. Мари испыталачувство слияния с богом, и мы так же бессильны против самовнушения такого рода, как бессильны убедить больного в том, что его галлюцинации нереальны. Ничто не может заставить Мари понять, что тот сверхъестественный мир, которому она отдает все, что в ней есть лучшего (экстатичная натура позволяет ей отчетливо ощущать этот мир), – не что иное, как мираж, обман чувств, волшебная сказка, которую она твердит самой себе уже много лет.

Дорогой друг, я знаю, что Вы меня не одобрите. Но в этом безвыходномположении и мои собственные намерения, и советы, которые Вы мне давали, насчет того, как постепенно увести ее с ложного пути на верную дорогу, показались мне бесплодными. Я осознал, что не могу переубедить ее, и вместе с тем понял, какую силу это заблуждение придает ей. Я убедился, что она создана религией и для религии. И перед таким неодолимым препятствием я отступил… Такая вера, несомненно, – обман и в то же время счастье для человека: ее счастье! Вы – отец, и в большей степени, чем я; Вы меня, может быть, поймете. Раньше я сказал бы: правда прежде всего, даже ценой страданий! Теперь же я не знаю, я больше не могу так говорить. Я молчу, и считаю, что, сохраняя молчание, несмотря на свое горе, я проявляю больше любви к ней, чем если бы я старался разрушить то, что составляет сокровенный смысл ее жизни.

Мне удалось уговорить ее провести со мной пасхальные каникулы. Она неожиданно вошла в мою жизнь, наше общение было восхитительно, и я хочу, чтобы оно кончилось так, как кончается прекрасная мечта, – путешествием в страну солнца и цветов.

Мы уезжаем послезавтра в Италию, на озера.

Я уже заранее предвижу, какую тоску и одиночество буду испытывать по возвращении. Но я не хочу об этом думать. Тогда я буду очень нуждаться в Вас, и Вы не откажете мне в поддержке: эта мысль утешает меня и смягчит ожидающее меня одиночество.

До свидания, мой близкий, мой дорогой друг. Сердечно жму Вашу руку.

Баруа».