Жан Оторва с Малахова кургана

Обходное движение поручили дивизии Боске. От нее зависели результат боя и судьба армии. Задача являлась безумно трудной, и надо было быть Боске, чтобы за нее взяться. Дрожь брала при одной мысли о том, что требовалось вскарабкаться на эти береговые утесы и с тыла атаковать кручи, утыканные пушками и ощетинившиеся штыками. Но, с другой стороны, чего не сделает такой командир да с такими солдатами: зуавы и алжирские стрелки, егеря[43] Третьего батальона, пехотинцы Шестого, Седьмого и Пятидесятого линейных батальонов — отборные бойцы, воины до мозга костей составляли эту великолепную дивизию.

Выступление назначили на семь утра 20 сентября 1854 года[44].

Солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая величественную картину.

На французском фланге барабаны, горны и трубы призывали встать под знамя. На стороне неприятеля русские падали на колени и затягивали молитву, а священники с крестами шли по рядам и окропляли святой водой притихших бойцов.

И вот наконец зазвучал сигнал: «К оружию!» Сейчас начнется сражение.

Боске приказал своим полкам форсировать устье Альмы. Предстоял долгий и трудный переход по дороге, размываемой прибоем, где две артиллерийские батареи будут вязнуть на каждом шагу.

Стрелки Боске обменялись залпами с противником. Завязался бой…

Вот-вот командир отдаст приказ начать штурм и бросит своих людей на прибрежные скалы. Горнисты поднесли мундштуки к губам, чтобы сыграть сигнал к атаке.

И вдруг появился офицер связи, мчавшийся во весь опор.

— Стойте!.. Стойте!.. Англичане не готовы!

Могучий наступательный порыв оказался напрасным, пришлось укладывать ничком воодушевившихся было людей и ждать, пока господа союзнички напьются чаю, упакуют багаж, и все это не спеша, хотя тем временем зуавов могут разбить наголову.

Так или иначе эффект внезапности был потерян, неприятель оказался начеку, и дивизия, не подготовившая позиций для отступления, рисковала быть уничтоженной или сброшенной в море.

И это ожидание, этот гнев, этот страх длились три смертельно долгих часа, пока эти странные союзники потихоньку занимались своими делишками, а дивизия Боске подставляла себя под пули, не имея возможности ни ответить на огонь, ни продвинуться вперед.

Однако же это потерянное время выручило Оторву и четырех его друзей, потому что иначе они бы опоздали. А теперь — запыхавшись, обливаясь потом, зуавы в конце концов догнали сослуживцев и присоединились к артиллеристам.

Артиллерийская прислуга[45], лошади, пушки, зарядные ящики — все это сосредоточилось у подножия крутого обрыва, а сверху на них с грохотом падали снаряды.

Все ворчали, чертыхались, сыпали проклятиями и пытались укрыться от окаянных осколков железа, которые калечили людей и животных. Нет для солдат более гнусного занятия, чем бездействовать под огнем.

Юный лейтенант посмотрел на кручи и пробормотал вполголоса:

— Нам туда никогда не забраться!

Оторва, услышав это, подошел ближе.

— Господин лейтенант, — сказал он, отдавая честь, — надо бы поискать дорогу, козью тропку, ну хоть что-нибудь.

— Но скала совершенно отвесная!

— Наверняка есть какая-нибудь извилистая тропинка, которая связывает подножие скалы с вершиной. Надо посмотреть на середине обрыва… Мы находили такие тропки в Кабилии.

— Если вы это сделаете, то окажете неоценимую услугу!

— Мы готовы, господин лейтенант! Распорядитесь выдать нам моток веревки… да хоть вот эту, от тюков с фуражом.

Указывая своим товарищам на вершину, Жан добавил:

— А ну-ка — пирамиду! Раз-два!

Это упражнение было знакомо зуавам. Они сложили на землю ружья, мешки, пожитки, и Понтис, настоящий геркулес[46], прижался спиной к скале. Дюлон залез ему на плечи, Робер вскарабкался на Дюлона, а сверху взобрался Бокан.

Операцию провели с такой быстротой и ловкостью, что артиллеристы не смогли сдержать криков восхищения. Оторва взял веревку, намотал ее вокруг пояса и с обезьяньим проворством взлетел на плечи Бокана.

Вытянутые руки его достали высоты в семь метров! Скала здесь была менее отвесная, камни и переплетения корней образовывали какие-то выступы. Работая руками и ногами, Жан одолел еще метра три и радостно вскрикнул:

— О-о, прекрасно! Маленькая площадка!

Он закрепился на месте и мгновенно размотал веревку, один ее конец спустил вниз, крепко взял в руку другой, откинулся назад и скомандовал:

— Поднимайсь!

И четверо зуавов, подтягиваясь на руках, один за другим полезли наверх и стали рядом с товарищем.

— А теперь мешки да ружьишки!

Артиллеристы привязали к веревке мешки, потом ружья. Зуавы подтянули их к себе и стали карабкаться дальше.

Через пять минут они уже были на самом верху. Потрясающе! Перед ними простерлось обширное плато[47], обстреливавшееся русскими ядрами. Однако после трудного подъема им показалось, что здесь вполне можно обосноваться.

Зуавы быстро обежали гребень плато, не обращая внимания на пули, которые взрывали землю и отлетали рикошетом, вздымая облачка пыли. Край плато разрезала расселина, опаснейшая ловушка, которая зигзагом спускалась вниз и терялась в зарослях ежевики.