Жан-Поль Готье. Сентиментальный панк

В вестибюле отеля «Ван Олдвич» в Лондоне, в водолазке в стиле Боба Дилана, Ромен Дюрис вспоминает телерекламу Готье. «Я обожаю все эти коннотации: гомо, гетеро, би – и совершенную двойственность и размытость, – весело говорит актер. – Шикарные мужчины плавно трансформируются на экране в женщин, нежных и чувственных. И наоборот. Готье принадлежит к моему поколению, мы росли в одну эпоху. Приходя на его дефиле, попадаешь на праздник, где царят крикливо одетые дивы и соблазнительные формы. Он работает с эмоциями, с чувствами. В нем меня больше всего восхищает страсть к риску. У меня создается ощущение, что иногда он вообще не думает о том, что о нем скажут».

Он в самом деле об этом не особо волновался. Существовал Готье shocking, о котором никто не говорил, воплощение дерзких шуток и разного рода проказ, странным образом всегда сходивших ему с рук. Что бы ни говорил и как бы ни поступал, он всегда выходил сухим из воды. Жан-Поль постоянно пересекал черту, и делал он это легко, да еще и весело насвистывая. Это был добрый маленький чертенок, который определенно освободился бы от любой мадам Макмиш[147]. Границы были окончательно нарушены в 1990 году. Он предстал на развороте «Элль» Жан-Полем Вторым, в митре, белой сутане и красной моцетте. На отворотах рукавов выделяется маленькая красная ленточка с надписью «AIDS» – знак солидарности с борцами против СПИДа. На эту сатиру церковь никак не ответила. Ватикан молчал.

Двусмысленная идея Жан-Мари Перье была воспринята спокойно, словно это была телеграмма бабушке. А кроткий еретик Жан-Поль Готье продолжал отрицать все обвинения в попытке провокации, он предпочитал говорить об «инстинктивном выражении убеждений». Убеждения? «Я согласился переодеться в папу римского главным образом потому, что его звали так же, как меня[148], – говорит кутюрье. – Я даже подумывал тогда выпустить парфюм “Жан-Поль Второй”! А если серьезно, то я был в ярости. Безответственное поведение Церкви выводило меня из себя. Отношение папы к проблеме СПИДа было просто возмутительно. Что есть Христос? Это любовь, открытость, терпимость. Упрямо отворачиваться от болезни, осуждать использование презервативов становилось просто опасно: это значило сознательно подвергать людей опасности во имя догмы!»

Такая же безмятежная уверенность в правильности собственных действий сопровождала показ коллекции Готье со скромным названием «Пансион», во время которого одетые в грубые монашеские одеяния модели кружились в вальсе среди каменных монастырских стен. Не испытывал он сомнений и тогда, когда гримировался под королеву Елизавету, под трансвестита и под леди Ди для участия в шоу «Евротреш», язвительном сатирическом шедевре, в котором Жан-Поль снимался вместе с Антуаном де Коном[149]. Восторженный школьник Жан-Поль Готье всегда находил подходящие слова оправдания. Когда перегибал палку, он сразу превращался в огорченную Сестру Улыбку[150] и снова получал карт-бланш. Ребенок, которого часто наказывал строгий отец, превратился во взрослого, которому все прощалось. Мужчины в юбках, дефиле раввинов-шик, игривые мадонны и монашки, карикатура на папу: даже на этой границе его пропускной лист имел силу. Цензоры привыкли к королевскому шуту, нападать на которого было напрасным трудом, и, говоря обо всех его выходках, все снисходительно пожимали плечами: «Ну, это все кино».

Действительно, Жан-Поль снимал свое кино. Кино питало его воображение, он переиначивал все увиденное на свой лад. Сам он рассказывает: «Без кино я бы никогда не занялся этим делом. Фильмы обогащали меня, вели к созданию новых, целиком моих собственных историй». Актер? Нет, он чувствовал, что на это не способен, слишком уж он застенчив, чтобы выставлять себя на всеобщее обозрение. Ему никогда не нравилось, чтобы на него все смотрели. Однако он наслаждался игрой Габена, Мишлин Прель и их предшественников, Дитрих, Гарбо, Брандо и Джеймса Дина, он запоминал их мимику, голос, то, как они говорят и ходят… Эти сверхъестественные существа заставляли его стремиться следовать за ними в страну грез. Готье говорит: «В одном из своих гениальных фильмов Вуди Аллен позволяет одному персонажу покинуть экранное пространство и вернуться назад. Мне бы хотелось, чтобы существовала подобная связь между кино и жизнью. “Пурпурная роза Каира” – это очень мощная метафора такой мечты». Несмотря на то что вкусил все прелести жизни своего века, он грезил о других эпохах, например мечтал родиться Мадемуазель Шанель, как сам говорил со вздохом, или, еще лучше, Жаном Кокто. В одном из своих шоу он воскресил ангельский образ Жозетт Дэй и грозного Жана Маре, произносящего реплику из «Красавицы и чудовища»[151]. Кокто? Готье спохватывается: «Нет, он был слишком мрачен. На его красивом изможденном лице застыло выражение вечного страдания».