Жан-Жак Руссо

В Париже Гольбах тоже не сумел удержать язык за зубами. В большинстве случаев реакция была враждебной по отношению к Руссо, особенно в среде философов и в политических кругах Женевы. Бонне и Троншен злорадствовали: вот, мол, еще одно доказательство того, что «этот человек» сеет за собой только несчастья. Среди друзей Руссо царило уныние. «Все, кто хочет видеть в нем сумасшедшего, — писала мадам де Верделен одному из друзей, Куэнде, — торжествуют из-за такого его поведения… Он был прав в Мотье, и я сильно опасаюсь, что он может быть прав и в Англии». Дю Пейру и милорд Маршал предчувствовали взрыв. Мадам де Буффле, друг Юма и покровительница Руссо, оказалась в сложном положении. Первого она упрекала за неосторожные признания Гольбаху. От второго потребовала доказательств его обвинении. Это рассердило Жан-Жака: он прервал переписку с графиней на два года. В общем, дело становилось всё более громким.

Друзья Юма единодушно осуждали Руссо, но его самого призывали к осторожности: открытая ссора могла нанести ему большой вред. Д’Аламбер и Гольбах заботились об общих интересах: философы не должны обнаруживать перед церковниками несогласия, существующие между ними. Это верно, говорил им Юм, но дело в том, что Руссо пишет свои «Мемуары»: если они появятся после моей смерти — кто меня реабилитирует? Если же они появятся после смерти Руссо — как я смогу оправдаться? Поэтому Юм решил изложить все это дело на бумаге и послать пять-шесть копий надежным людям.

До определенного момента компания философов придерживалась того мнения, что «перестирывать грязное белье» надо только «в кругу семьи». Но 21 июля состоялся совет у мадам де Леспинас: присутствовали д’Аламбер, Тюрго, Морелле, Мармонтель и Дюкло. Публика теперь была уже «слишком информирована», чтобы можно было сохранить в тайне эту историю. Значит, нужно было предать ее более широкой огласке, так как пяти или шести копий было явно недостаточно. Д’Аламбер давал наставления разъяренному шотландцу: «Прежде всего, начните с того, что Вы узнали о том, что Руссо работает над мемуарами…» Он советовал: никакого гнева, злопыхательства, даже никаких комментариев — только факты, беспристрастный пересказ и доказательство того, что он не имеет отношения к «письму прусского короля», последнее в виде письменного признания Уолпола. Д’Аламбер брался также сообщить обо всем Вольтеру. 5 сентября Вольтер наложил свою резолюцию: «Умные люди, которых он морочил в течение нескольких лет, должны объединиться, чтобы его опозорить». До этого момента Руссо был неправ: не было никакого заговора, и Юм ничего заранее не рассчитывал. Но теперь коалиция недругов против него действительно составилась и приготовилась его уничтожить.

На «совете 21 июля» д’Аламбер еще не знал, что Руссо именно его считает автором «письма прусского короля». Юм рассказал ему об этом, и теперь, когда дело касалось уже лично его, «беспристрастный» философ страшно разозлился. Д’Аламбер написал Вольтеру: «Жан-Жак — дикий зверь, которого можно безопасно держать только за решеткой и до которого можно дотрагиваться — только палкой». Впрочем, д’Аламбер не хотел пока поднимать со дна всю грязь: надо было посмотреть, что будет дальше. Возможно, дело на этом бы и остановилось, если бы 2 августа Руссо не написал издателю Ги: «Говорят, что г-н Юм хочет опубликовать все детали этой истории. Я совершенно уверен, что он поостережется делать это или, по крайней мере, — сделать это честно». Это письмо выглядело вызовом, и, к сожалению, о нем вскоре тоже стало известно. Жребий был брошен.

Пока в Париже происходили все эти передряги, Руссо старался сохранять спокойствие и держаться в стороне от бушующих страстей. Тем летом у него завязались добрые отношения с аристократами по соседству, особенно с молодым Бруком Бутби, любителем словесности, с которым через несколько лет он встретится в Париже, и с милой Мэри Дьюис, «любезной пастушкой», которая вышила красивый ошейник Султану. Жан-Жак подружился и с герцогиней Портланд, с которой затем десять лет будет поддерживать переписку на почве ботаники. Если шел дождь, он правил гранки своего «Музыкального словаря» или тайно занимался своими «ужасными» мемуарами, которые наделали столько шума в среде философов.

«Инкубационный период» его мемуаров получился очень долгим. Но в конце концов злобная брошюра «Мнение граждан», опубликованная Вольтером в декабре 1764 года, уничтожила в Жан-Жаке последние колебания и послужила толчком к началу работы над ними. Начатое в Мотье было теперь продолжено в Вуттоне.