Жан Жорес

Жорес откровенно признает, что его частная жизнь основана на духовном компромиссе, на принципиальной уступчивости, причем уступчивости односторонней. Не слишком ли он добр, однако? Ведь Луиза поставила своего мужа перед совершившимся фактом. И. он берет ответственность на себя. Напрашивается аналогия между казусом Мильерана и казусом Мадлен; конечно, масштабы, обстоятельства очень различны. Но есть какая-то психологическая общность в этих двух эпизодах. Там он покрывал Мильерана, здесь оправдывает Луизу. И там и здесь явная склонность к компромиссу, к уступчивости,

Что касается уступок Жореса в частной жизни, то, ему приходилось идти на них не только в воспитании детей. Он уступал во многом другом, и уступки эти носили односторонний характер. Жорес со многим мирился. Так, он не имел права принимать, у себя дома в Бессуле своих друзей, рабочих-социалистов. Теща и тесть не желали видеть здесь «разную шваль». И Жорес, чтобы побеседовать с близкими ему по духу и убеждениям людьми, отправлялся с ними на «прогулку», хотя дождь и ветер порой совершенно не располагали к этому.

В истории с причастием Мадлен нет ни вздорной непримиримости, ни резкости, ни доктринерства, нет со стороны Жореса, естественно. Доброе сердце, святая душа — слова, употребляемые столь часто направо и налево и теряющие свое высокое значение, — в данном случае не звучат банальностью. Они точно соответствуют духовной и нравственной природе, сущности Жореса.

Но ни доброты, ни великодушия, ни гибкости не проявили друзья-социалисты, на протяжении месяцев назойливо копавшиеся в частной жизни Жореса. Казус Мадлен оказался в руках социалистических инквизиторов орудием пытки Жореса. Но в конечном итоге бичующие его резолюции были отвергнуты подавляющим большинством социалистов. Решили, что партия должна выработать и принять на будущем съезде принципы отношения социалистов к религии.

Искренность, терпение, моральная чистота Жореса помогли ему победить. Но разбор персонального дела дорого обошелся ему; измученный болезнью горла, теряющий голос, он был выставлен на посмешище и позор своими единомышленниками, к великой радости клерикалов и реакционеров. Жореса крайне угнетало то, что и среди социалистов, собиравшихся исправить этот грешный мир, еще столько мелочности, зависти, соперничества, грязи и пошлости, столько злости и доктринерской жестокости.

— Почему вы, Жорес, можете убеждать тысячи людей и не можете убедить свою жену?..

— Как же вы можете вести борьбу с попами, если собственную дочь вы отдали им на выучку?..

— Беспринципно жить с женщиной, не разделяющей твоих убеждений…

— Жорес, вы социалист только на людях, дома вы буржуа, католик. Это двурушничество!..

Долгие часы продолжались допросы. Жорес, измученный, глотающий ментоловые пастилки, чтобы успокоить горящее горло, с галстуком, съехавшим набок, с взъерошенными волосами, грустно глядел на своих судей, терпеливо отвечая на самые идиотские вопросы и обвинения. Почему никто из его единомышленников-социалистов не допускает мысли о том, что социалист может просто любить семью и стараться не огорчать своих близких, может уступать им? — удивлялся Жорес.

Нелепая история с причастием случилась, как многие думали, из-за мягкости характера Жореса. Но эта же мягкость и обезоруживала его судей. Впрочем, мягкость ли? Ларошфуко говорил, что истинно мягкими могут быть только люди с твердым характером. Таким человеком и был Жорес, ибо кто на его месте выдержал бы столь бешеное напряжение ожесточенной борьбы с врагами и конфликтов с друзьями? Кто не отчаялся бы и не сошел с тернистого пути? Ведь уже оформлялся раскол социалистического движения на две враждебные партии, а это доставляло Жоресу наибольшие страдания.

Жорес находил опору и черпал новые силы в труде. В одной из статей, напечатанных в это время в «Птит репюблик», можно прочитать строки, явно отражающие его тогдашнее состояние: «Труд — это внутренний свет, могущество ясности, которое защищает чистое и проницательное сердце от чувства смертельной горечи в его столкновениях с глупостью, мерзостью, низостью и предательством».

Как раз в это время Жорес завершает свое главное произведение, знаменитую «Социалистическую историю французской революции». Пять огромных томов большого формата (in-quarto), пять тысяч страниц, три миллиона слов составили этот выдающийся труд. Французские историки-марксисты считают, что «Социалистическая история французской революции» наряду с первыми поэмами Аполлинера, первыми романами Горького, первыми полотнами Пикассо ознаменовала собой в наступившем тогда XX веке появление истинно нового духа и новой мысли. Ленин называл сочинение Жореса «полезнейшим».