Жанна д'Арк

И была дарована евхаристия этой бедной душе, которая в течение стольких месяцев страстно мечтала об этой милости. То была торжественная минута. Пока мы находились в тайниках тюрьмы, открытый двор замка успел наполниться огромной толпой, — то были бедняки, мужчины и женщины, которые узнали о том, что происходит в келье Жанны, и, смягчившись сердцем, пришли… зачем? они сами не знали. Мы их не видели и не знали об их присутствии. А за воротами замка собрались еще большие толпы — тоже бедный люд. И когда мимо них были пронесены зажженные свечи и шествие со Святыми Дарами направилось к темнице Жанны, то все эти люди опустились на колени и начали молиться за нее; многие плакали. В келье Жанны началось таинство причащения, а издалека доносился тихий, печальный напев: невидимые толпы читали литию о спасении отходящей души.

С этих пор боязнь огненной смерти покинула Жанну, чтобы вернуться только на один короткий миг, после чего все ее страхи исчезнут и вместо них воцарятся отвага и спокойствие.

Глава XXIV

В десять часов Орлеанская Дева, Освободительница Франции, покинула тюрьму и, осиянная красотой своей невинной юности, отправилась отдать жизнь за отечество, которое она так горячо любила, и за короля, который покинул ее на произвол врагов. Она ехала в телеге, в которой возят только преступников. В одном отношении с ней поступили хуже, чем с преступником: ибо, хотя ей еще предстояло выслушать приговор, который будет вынесен светским судом, однако на колпаке, вроде митры, надетом ей на голову, были заранее начертаны слова осуждения:

ЕРЕТИЧКА,

НАРУШИТЕЛЬНИЦА ОБЕТА,

ОТСТУПНИЦА,

ИДОЛОПОКЛОННИЦА.

В повозке рядом с ней сидели монахи Мартин Ладвеню и мэтр Жан Масье. Она была девственно прекрасна, нежна и непорочна в своем длинном белом одеянии, и когда она появилась из сумрака тюрьмы и, залитая волнами солнечного света, на одно мгновенье остановилась светозарным пятном на фоне мрачных ворот, то над огромной толпой бедного люда пронесся говор: «Видение, Видение!» Упав на колени, они начали молиться. Многие женщины плакали. И мольбы об умирающей зарождались снова и могучей звуковой волной неслись дальше, утешая и благословляя Жанну на протяжении всего пути к месту смерти. «Иисусе, будь милостив! Сжалься, святая Маргарита! Молитесь за нее, все святые, архангелы и преподобные мученики — молитесь за нее! Святые и ангелы, будьте ее заступниками! Боже милостивый, да минует ее гнев Твой! Господи Боже, спаси ее! Сжалься над ней, Боже милосердный, молим Тебя!»

Справедливо и верно говорит по этому поводу некий историк:

«Неимущие и беспомощные ничего не могли дать Жанне д'Арк, кроме своих молитв; но мы верим, что молитвы эти не были бесплодны. История не знает другого столь же трогательного события, как эта рыдающая, беспомощная, молящаяся толпа, которая стояла у тюремных стен старой крепости, коленопреклоненная, с зажженными свечами в руках».

И так всю дорогу: далеко раскинулась коленопреклоненная многотысячная толпа, густо усеянная бледно-желтыми огнями свечей, — точно поле, по которому разбросаны золотистые цветы.

Впрочем, не все были на коленях: исключение составляли английские солдаты. Они стояли непрерывной цепью по обе стороны дороги; а за этими живыми стенами находились коленопреклоненные толпы.

Во время пути какой-то безумец в одежде священника, прорвавшись сквозь толпу и цепь солдат, бросился на колени рядом с повозкой, крича и рыдая, и умоляюще простер руки:

— О, прости, прости!

Это был Луазлер!

И Жанна простила. Простила его от всего сердца, которое не знало ничего, кроме всепрощения, сострадания и жалости по отношению ко всем страждущим, — каковы бы ни были их преступления. И ни единым словом не упрекнула она этого жалкого негодяя, который дни и ночи изыскивал пути лжи, предательства и лицемерия, чтобы погубить ее.

Солдаты едва не убили его — граф Варвик спас ему жизнь. Дальнейшая его судьба неизвестна. Он куда-то удалился от мира, чтобы наедине терзаться угрызениями совести.

На площади Старого Рынка стояли те же два помоста и тот же позорный столб, которые накануне находились на Сен-Уанском кладбище. Разместились как и раньше: на одном помосте — Жанна и ее судьи; на другом — высокопоставленные лица, из коих на первом месте были Кошон и английский кардинал Винчестер. Площадь была запружена народом. Люди также толпились у окон и на крышах прилегающих домов.

Кончились приготовления. Мало-помалу все затихло, суета прекратилась, и воцарилось выжидательное молчание — торжественное, грозное безмолвие.

Наконец, по приказанию Кошона, некий священник, по имени Никола Миди, начал читать проповедь, посредством которой он желал доказать, что если виноградная лоза осквернится заразой, то ее надо отрезать прочь, иначе она погубит весь виноградник, — то есть церковь. Он утверждал, что Жанна, как отъявленная грешница, является опасной угрозой чистоте и святости церкви и что поэтому ее необходимо умертвить. Дойдя до конца своей речи, он повернулся к Жанне, помолчал и произнес: