Старательный прокурор решительно не упустил из виду ни одного из всех мыслимых и немыслимых преступлений против веры. При этом создается впечатление, что он руководствовался излюбленным методом фальсификаторов: чем меньше конкретных доказательств, тем более грозно должны звучать общие обвинения. Нужны хоть какие-то основания?
Нет проблем. В своих семидесяти статьях прокурор д’Этиве по мере надобности восполнил отсутствие весомых улик передергиванием фактов и прямыми вымыслами. По словам Режин Перну, стиль Жана д’Этиве был «многословным, витиеватым и торжественным».
Во многих случаях обвинения прямо противоречили данным следствия. Так, например, в седьмой статье, ссылаясь на протокол допроса от 1 марта, прокурор утверждал:
В протоколе же допроса говорилось следующее:
Восьмая статья обвиняла Жанну в том, что в возрасте двадцати лет она отправилась без разрешения родителей в город Нешато, где нанялась на службу к владелице постоялого двора. Подружившись там с женщинами дурного поведения и солдатами, она научилась верховой езде и владению оружием. На самом же деле, и прокурор не мог не знать этого, девушка жила в Нешато вместе со своими приемными родителями и односельчанами, которые укрылись в стенах этого города от нападения бургундцев.
В девятой статье сюжет о постоялом дворе получал дальнейшее развитие:
Но, согласно протоколу допроса от 12 марта, дело обстояло с точностью до наоборот: не Жанна принуждала юношу к браку, а он сам обвинил ее перед церковным судом в том, что она, дав слово выйти за него замуж, отказалась сделать это.
Если верить прокурору д’Этиве, то Жанна с детства обучалась у старух искусству магии и ведовства (четвертая статья), ходила по ночам на бесовские игрища под «деревом фей» (шестая статья), похвалялась, что родит трех сыновей, один из которых станет римским папой, другой — императором, а третий — королем (одиннадцатая статья) и т. д. и т. п.
Помимо откровенной клеветы, прокурор использовал и другой метод фальсификации — полуправду. Так, например, он утверждал, что Жанна наотрез отказалась переодеться в женское платье, даже когда ей пообещали, что за это ее допустят к богослужению и причастию. Она якобы предпочла сохранить свой богомерзкий наряд. Прокурор расценил это как веское доказательство упрямства подсудимой, ее ожесточения во зле, непокорности святой церкви и презрения к божественным таинствам (пятнадцатая статья). На самом же деле отказ Жанны снять мужской костюм не был столь категоричным. Более того, девушка сама настойчиво и неоднократно просила суд допустить ее к богослужению, соглашаясь переодеться на это время в женское платье, если оно будет «как у молодых горожанок» и «длинное до пола и без шлейфа». Соответствующую запись в протоколе допроса от 15 марта прокурор конечно же оставил без внимания.
Но прокурор д’Этиве явно не учел характер подсудимой, ее живой ум, прекрасную память и умение быстро схватывать суть дела. Жанна стойко защищалась, отводя одно обвинение за другим. Большинство приписываемых ей «преступлений» она отрицала начисто, уличая прокурора во лжи и ссылаясь на свои предыдущие ответы и показания.
Лишь с отдельными статьями обвинительного акта она частично соглашалась, сопровождая свое согласие иным объяснением своих слов и поступков. Как правило, так было, когда прокурор касался ее военной деятельности.
Обвинительное заключение было похоже на откровенный политический заказ а-ля «Сделано в Англии». Жанне ставилось в вину намерение изгнать англичан из Франции (седьмая статья), требование отдать ей ключи от завоеванных англичанами городов и убраться восвояси (двадцать вторая статья). Из всего этого делался вывод, что Жанна «находилась во власти злых духов, с которыми часто советовалась, как ей надлежит действовать» (двадцать третья статья). Неужели господин прокурор действительно думал, что идею освобождения родной страны мог подсказать только дьявол?