Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 1

Изабо тоже никак не хотела верить… Рыцарь Дюпюи, которого коннетабль прислал в качестве её тюремщика предъявил все нужные бумаги, в том числе и отдельное указание его величества отвезти Изабо в Тур, где и содержать под арестом до конца следствия. Но, даже видя, как перепуганные служанки собирают её вещи, даже садясь в карету без гербов и украшений, с одной только дочерью и без единой фрейлины, королева продолжала надменно заверять, что Арманьяк перестарался, и очень скоро безумный король переменит свое решение, а коннетаблю придётся за все ответить…

До самого Тура она сидела в карете очень прямо, не шевелясь, и без отрыва смотрела за окно широко раскрытыми неподвижными глазами. К месту своего заточения проследовала с гордо вскинутой головой, и только брезгливо поморщилась, заметив перебегающую пустой зал крысу. Но, когда Дюпюи распахнул перед ней дверь сыроватой, не обустроенной комнаты, Изабо вдруг побледнела и пошатнулась.

Вид жёсткой лежанки в углу сказал ей яснее самого жёстокого приговора, что всё кончено! Не будет больше ни жарких ночей в объятиях красавца шевалье, ни юности, ни обманчивой иллюзии вечного любовного восторга – ни-че-го! И самого шевалье де Бурдона тоже никогда больше не будет, ни в её жизни, ни на этом свете.

Изабо застонала, представив, что сделают с этим красивым телом палачи Арманьяка в застенках Шатле! И, рисуя в воображении картины, одну страшней другой, она поклялась, что отныне свою недорастраченную страсть обратит на ненависть ко всему, что хоть как-то связано с человеком по имени д'Арманьяк!

Весь вечер и всю ночь королева проплакала, жалея себя и несчастного де Бурдона, которому столько предстояло вынести. Но она ошибалась. Обезумевший от страха шевалье не выдержал первого же допроса. Он умер во время пытки, рыдая и крича, что ничего не знает о связях королевы с Жаном Бургундским, после чего попросил воды, которой уже не дождался. Эти слова, последние в короткой жизни красивого юноши, были аккуратно записаны, вместе со всеми его «не знаю», и переданы Бернару д'Арманьяк, который, читая, лишь безразлично повёл бровями.

– Что делать с телом, мессир? – пустым голосом поинтересовался судейский стряпчий.

Не думая ни минуты, коннетабль ответил:

– Сами не знаете? Бросьте в Сену. Он мне больше не нужен.

Бурже

(Зима 1417 – 1418 года)

Первое без герцога Анжуйского Рождество прошло печально и скромно. Угроза нового вторжения Монмута заставила герцогиню спешно переехать в Шер, во владения герцога Беррийского, где она теперь и жила в одном из замков недалеко от Бурже. Но не столько эта угроза, сколько невыносимая тоска и невозможность видеть так любовно обустраиваемый когда-то дом, выгнала мадам Иоланду из Анжера, где теперь оставался полноправным хозяином её старший сын Луи, третий герцог Анжуйский.

Из-за траура посвящение в рыцари его и дофина Шарля прошло более чем скромно – не было даже турнира. Но ни сами юноши, ни посвящавший их коннетабль не придали значения внешней форме обряда, полагая его внутреннее содержание более значимым именно в эти дни, и именно в таком скромном обрамлении, нежели у обряда, проведённого по всем правилам в дни более спокойные.

Заботы, связанные с устранением королевы, немного вернули мадам Иоланду к жизни, но душевное умиротворение покинуло её, кажется, навсегда. И особого удовлетворения она тоже не испытывала. Изабо была не тем противником, которого следовало уважать, хотя бы за целеустремленность. Гораздо более важным представлялось герцогине теперь то, как сумеет Шарль освоиться в Париже, при дворе своего отца, в новом качестве принца, уже не презираемого, но и не уважаемого ещё должным образом.

Граф Бернар, правда, сумел оценить плоды воспитания дофина. Разговора на эту тему у них с мадам Иоландой не было, но по тому почтению, по заботе, с которой коннетабль обращался с Шарлем, увозя его в Париж, было ясно и так – он всё понял и принял, доказав тем самым, к чести своей, что печётся всё же не о личной выгоде, а о делах государства. И благодарная герцогиня не унизила его просьбой беречь дофина, как зеницу ока, и не поехала в Париж, вопреки ожиданиям коннетабля, а осталась в Бурже с одним только младшим сыном. Хотя и настояла в последний момент на том, чтобы верный Танги дю Шастель находился при Шарле, как в былые времена. «Вам преданные люди тоже не повредят», – сказала она Бернару д'Арманьяк, объясняя свое решение. – «Кто знает, сколько ещё врагов вы приобретете, устранив королеву, а Танги из тех людей, на которых не надо оглядываться в минуту опасности…»

Граф оценил и этот жест. Многочисленные потери друзей и близких сделали его более жёстким к врагам, но и более внимательным к тем немногим сторонникам, которые ещё оставались. Он прекрасно понимал, насколько тяжело деятельной натуре герцогини Анжуйской оставаться в одиночестве. Но понимал он и то, что мадам Иоланде требовалось время для окончательного восстановления, поэтому, уезжая, пообещал сделать для неё то единственное, что мог – держать в курсе всех событий.