Жар-книга

Человек-примечание. Драматург и актриса – как это было близко Степановой. И как далеко – ведь те далекие жизни осуществились в полной мере. Шоу написал десятки пьес, Стелла играла в них. Никакие диктаторские рыла не вмешивались в их судьбу. Война, потеря близких – все это коснулось и Шоу и Кэмпбелл, ведь жизнь, даже самая блистательная, всегда трагична и заканчивается у всех одинаково. И все-таки на британском острове участь драматурга и актрисы вышла совсем иной, чем на русских просторах.

Он. Николай Эрдман умер в 1970 году, в бедности и забвении. Его знали и чтили немногие друзья, сохранившие память о великолепном остроумном человеке, прирожденном драматурге… «Самоубийцу» поставили в России почти через шестьдесят лет после написания.

Она. Когда умер Николай, я была на гастролях.

Он. Не приехала.

Она. Нет.

Человек-примечание. Надо жить…

Она. Ангелине Степановой было суждено прожить без малого девяносто пять лет – она умерла 17 мая 2000 года. Когда она шла коридорами Художественного театра, люди невольно трепетали от страха и почтения – шла живая история театра, великая актриса, женщина с несгибаемой волей и железным характером.

Он. Лина-Линуша, моя Худыра, мой Пинчик…

Она. Прожив долгую жизнь и вспоминая разные ее периоды, не могу найти ничего похожего на ту молодую порывистость, бесстрашие, безудержную смелость в преодолении преград, стремление к самопожертвованию… Это бывает раз в жизни, это удел молодости!

Человек-примечание. Так Степанова комментировала свою переписку с Эрдманом в старости.

Он. А за мной пришла «великая усталость», о которой я писал в молодости.

Она. Может быть, она пришла оттого, что ты…

Он. Что – я?

Она. Ничего, Коля, ничего…

Человек-примечание. И в завершение нашего представления, мы можем сказать с уверенностью: удивительно разнообразно, интересно и долго люди любили и мучили друг друга в первой половине двадцатого века!

Он и Она (напоследок поют).

Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.

Там жизнь не дорога,

Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.

Трещат колоды карт,

И глух червонцев звук.
В глазах горит азарт,
И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…

В перчатках черных дама

Вошла в притон так смело
И негру приказала:
– Налей бокал вина.

Средь шума, гама, драки

За стол дубовый села
И стала пить c усмешкою
Совсем одна.

И в «Притоне трех бродяг»

Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.

Лишь один надменный взор

В плен той дамой не был взят:
Жак Пьеро, апаш и вор,
Пил вино, как час назад.

Скрипку взял скрипач слепой,

Приподнес ее к плечу.
– Что ж, апаш, станцуй со мной,
Я танцую и плачу.

Шумит ночной Марсель

В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.

Там жизнь не дорога,

Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь…

2010

Жар («Конечно, Достоевский!»)

Петербург, июнь. Жарко. Молодой человек, очень худой, небритый, в черной кожаной куртке, застегнутой наглухо, идет по городу и что-то бормочет про себя. Иногда он останавливается, жестикулирует, смеется своим интересным мыслишкам.

Тоненькая девушка на высоких каблуках, с длинными темными волосами, облокотилась на решетку канала. Смотрит на воду. В воде жизнерадостно плавают отходы цивилизации.

Ветхий старик в длинном старом пальто, с такой же ветхой собачкой, входит в кондитерскую. Там есть несколько столиков, продают кофе и пирожные. Старик, ни на кого не глядя, садится за столик, вынимает из кармана сверток с печеньем, неряшливо ест. Собака беззвучно лежит у него в ногах.

Звонят колокола Владимирской церкви. Подъезжает такси, из него выходит красивая, дорого одетая женщина с печальным лицом. Перекрестившись, отправляется в церковь.

Чумазая девчонка схватила у торговки с лотка грушу и убежала. Торговка ругается вслед.