Жар костей не ломит (СИ)

— А как еще это понять?! — начинаю орать. — Почему вы двое голые в моей квартире… в моей постели? Вы что, совсем охренели?!

— Никит, нам нужно сесть и все спокойно обсудить, — тараторит Олька.

— Да, дружище, не кипишуй, — подал голос осмелевший Костян.

— Какой я тебе после этого дружище? Ах ты ж с-сука…

Я бы непременно добрался до Лощинского, и с удовольствием бы врезал, но теплые ладони уперлись в грудь — Олька не собиралась меня пропускать.

— Сначала поговорим, а потом бейте друг другу морды.

Дурманящий запах ландыша, исходящий от волос подруги… тепло обнаженного тела. Странное дело, но драться вдруг расхотелось. Навалилась апатия, словно не со мной это все происходило — дурацкий кошмар, маскирующийся под явь.

Узкая ладонь сжимает мои пальцы, настойчиво тянет за собой. Я оказываюсь сидящим на кухне, за столом напротив Ольки. Девушка заметно нервничает, снова пытаясь прикрыть торчащие соски. От кого — от меня, который знает каждую родинку, каждую впадинку на её теле?

— Никита, мы люди взрослые. В жизни случается всякое и…, - голос дрогнул, но надо отдать должно подруге, она быстро справилась, выровняв тон, — … и нам всем свойственно ошибаться. В случившемся нет ничьей вины, просто так получилось.

— Получилось что, — не понял я, — оказаться голыми в моей кровати?

— Никит, послушай, между мной и Костиком нет ничего серьезного. Не так, как у нас с тобой… Это просто секс, понимаешь?

— Не понимаю.

— Да все ты прекрасно понимаешь, просто дурачка включаешь. Пока молодые, хочется попробовать всякого разного. Ну чего так уставился, или забыл, как танцевал с Алкой в прошлом году?

Дверь в коридоре хлопнула. Этот козел сбежал, оставив девушку разгребать последствия. Вот ведь сука!

От резкого звука Олька вздрогнула, но тут же взяла в себя руки, уверенно заявив:

— Я сама видела, как ты с ней обжимался.

— С кем?

— С Алкой на дискотеке.

— Мы танцевали медляк, и я с ней не трахался, — цежу сквозь зубы.

— Вы все так говорите.

— Охренеть… то есть я еще и виноват. Оль, ты что, издеваешься? Или может вспомнишь, с кем я за ручку держался в детском саду?

— Хорошо, тогда давай уровняем шансы, сделаем счет один-один. Можешь трахнуть Аллу, Тоньку или эту новенькую Маринку.

Я молча встал, подошел к столу и наполнил стакан соком. Выпил залпом, толком не почувствовав вкуса. Напиток оказался теплым, с кусками мякоти, оставляющими след на прозрачных стенках. До тошноты напоминая слизь… блевотную кашицу, что вышла из желудка.

— Но только один раз, слышишь? И чтобы я об этом знала. И никаких свиданок после — встретились и разбежались.

Тяжело опираюсь руками о столешницу. Голова кружится, словно не сока хлебнул, а грамм пятьдесят водки.

— … из чужого класса, а еще лучше из другой школы, — продолжал звучать голос на заднем плане. Напрочь расстроенной гитарой, не способной взять правильно ни одной ноты.

— Оль, пошла вон, — говорю тихо… очень тихо.

— Что?

— Пошла вон! — проорал я, срывая связки, чтобы услышала наверняка. Схватился за стакан, и не зная, что с ним делать дальше, с грохотом опустил на столешницу. От удара подпрыгнула ваза с фруктами, а ложки жалобно звякнули.

Ольга ушла, не сказав больше ни слова, а я принялся допивать сок — теплый, и оттого особенно противный.

Глава 2 — Василий Иванович

Всю ночь за окном тарабанил дождь… Всю ночь крутило культяпки и только под утро удалось уснуть. Провалиться в пахнущий гарью пригород Полокване. Хотя какой там пригород, самого города и не было толком — сплошное захолустье в столь звучной для русского уха провинции Лимпопо.

В тысячный раз заживо сгорал Боцман, орущий и матерящийся по рации. Он долго отстреливался, зажатый грудой железа, с надписью «Тойота» на борту. В его машину на полном входу врезалась «тачанка», протащила юзом и впечатала в стену местной почты. Лучше бы Боцман не пристегивался, и сдох от удара, чем вот так вот… орать ночи напролет.

А еще жара, треклятая жара, от которой не спасал даже включенный кондиционер. Гребаное африканское пекло плотно въелось в кости, адским пламенем выжигая изнутри. Особенно трудно приходилось летом, когда солнце не спешило уходить за горизонт, раскаляя асфальт до состояния битума. Поры столь обильно сочились влагой, что на одежде не оставалось сухого места. Пить не мог, потому как становилось только хуже, и не пить не получалось, иначе кусок вяленого языка грозил распухнуть и застрять в глотке, окончательно перекрыв доступ к кислороду.

В такие моменты я мечтал все бросить и уехать на Крайний Север, прочь от вечной жары, от запаха раскаленного песка, навечно въевшегося в ноздри. А потом наступала долгожданная осень и становилось чутка легче.

Первое сентября удалось на славу. Столбик древнего термометра опустился ниже восемнадцати. Моросящий дождик отбивал беспорядочную дробь по подоконнику, пенил лужи, и скользил многочисленными ручейками, заливая асфальт. На улице пахло долгожданной свежестью.