Жар-птица

Из штаба фронта нас направили в Сибирскую стрелковую дивизию, которая находилась на самом левом фланге фронтовой линии. Из штаба дивизии мы попали в Сибирский стрелковый полк, в третью роту, которая сильно пострадала в последних боях при отступлении из Добруджи. Не раз приходилось слышать и от солдат и от офицеров про местечки Топалул и Батагул, где много осталось лежать в сырой земле русских солдат. Добродушный командир батальона капитан Тарасов, напоминавший мне своим обликом лермонтовского Максима Максимыча, познакомил нас с командиром роты — прапорщиком Морозом. У Мороза усталый, флегматичный вид, но большие серо-зеленые глаза смотрят ласково и приветливо. Он уже больше года на фронте и пережил тяжелое отступление из Добруджи, где похоронил трех командиров рот и под конец сам принял роту. Кроме него в роте еще один офицер — прапорщик Кобчик — не то молдаванин, не то цыган. Он окончил военное училище первого революционного выпуска, но был совсем не революционно настроен. Если в Немыйске Рамодину приходилось спорить с Темлянкиным, то здесь нашелся достойный преемник ему в лице Кобчика.

— Ну что ж, очень хорошо, что вы приехали, — сказал Морозов. — Теперь у нас будет веселее, а то участок тихий — скука страшная. Вот уж больше шести месяцев сидим без дела.

— Скоро будет дело — не заскучаем! — подал голос Кобчик.

— Какое же дело? — прикинулся простачком Рамодин. — Виноград, что ли, собирать?

— Вы что же думаете, на фронт приехали как на курорт? Будет, посидели в тылу, пора немца гнать восвояси.

— А может, он нас погонит? — сказал Мороз.

— Если большевики не разложат армию, то немцу несдобровать, — запальчиво кричал Кобчик. — А если доберутся они и до нас, то пропала Россия. Поглядите только, что приказ номер один наделал. Я говорю рядовому Зинченко: «Заправь шинель», а он «Теперь свобода, можно без пояса ходить...»

— При чем же тут большевики? — спросил Мороз. — Разве они издали приказ номер один?

— Не без их участия обошлось дело, чую, — шипел Кобчик. — Большевики — немецкие агенты. А Ленина, их вожака, Вильгельм в Россию в запломбированном вагоне прислал.

— Это бабушкины сказки, — спокойно сказал Рамодин.

— Как это сказки?

— А вот так! Кто-то сбрехнул, а вы и поверили. Главное, удобно: думать не надо.

— Это как же так — сбрехнул? — еще сильнее вспылил Кобчик.

— А уж как, я не знаю. Только всякий понимает, что это сущий вздор. Может быть, за эту брехню немалые деньги заплачены.

— Да вы что, никак с ума сошли?

— Господа, господа, — успокаивал Мороз, — ну неудобно же так: в первый день встречи ссора. Какой пример мы подадим своим солдатам!

— Да разве мы ссоримся? Это просто разговор на злобу дня, — примирительно произнес Рамодин, но в глазах его метались искорки, когда он поглядывал на ретивого вояку.

Из первого же разговора мы заключили, что прапорщик Мороз почти свой человек; он, видать, неглупый, и если с ним к случаю по душам поговорить, он, конечно, не выдаст никому наших настроений. Но с Кобчиком нужно ухо держать востро.

Полк занимал участок по реке Серету протяженностью километра три. В одних местах передовая линия близко подходила к окопам противника, в других отходила подальше; в зависимости от этого и несение службы было или легче, безопаснее, или труднее и опаснее. Чтобы не было недовольства среди солдат да и офицеров тоже, полковой участок был разбит на три части по числу батальонов, находившихся на передовой; один батальон был всегда в резерве, во второй линии окопов. Батальоны время от времени менялись участками; в этой смене участков и в дежурствах на передовой и состояла в основном окопная служба в то время, когда мы приехали.

Кобчик верно сказал, что на фронте готовится наступление. Сперва появились агитаторы и разные делегации, обработанные меньшевиками и эсерами. Солдат, стоявших в батальонном резерве, беспрерывно атаковали ораторы, уговаривая идти «защищать завоеванную свободу». Пришлось нам встретиться и с тем лидером, который приезжал в Немыйск. Он сдержал свое слово: приехал-таки на фронт и привез с собой вагон эсеровской и меньшевистской литературы. И ораторы, которые с ним приехали, и газеты, что он привез, — все согласно толковали об одном: «Все для войны, все для фронта! Эта война — последняя, и, если мы победим, войны больше никогда не будет. А если не пойдем в наступление, немцы всех нас превратят в своих рабов...» При этом очень красочно расписывалась участь порабощенных народов.

Большевистские газеты сюда не доходили; ораторы Керенского почти не встречали отпора, поэтому лидер здесь чувствовал себя свободно и гораздо спокойнее, чем там, в тылу, где большевики успели попортить ему настроение.

— А что, если я пойду к нему, — говорит мне Рамодин, — и скажу: а ведь ты врешь, что это война последняя и что на земле наступит рай! Если мы побьем немцев, что тогда будет? Как ты думаешь?