Жара в Архангельске-2

А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента — остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову — давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Райдером и Аней уехали в Малые Корелы; Макс Капалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска… Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал.

— Ну зачем ты встал, давай ещё полежим, — попросила Олива.

— Да чего киснуть-то в постели? Мне работать надо, — досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук.

— Но ведь сейчас праздники, — робко возразила Олива, — Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу?

— Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени, — Салтыков грубо высвободился из её объятий, — Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку.

Глаза Оливы наполнились слезами. «Вот и вся любовь… — подумала она, — С собаками так не обращаются…»

— Только не надо опять реветь, — процедил сквозь зубы Салтыков, глядя в ноутбук, — Если у тебя пмс, поди в ту комнату и успокойся.

Олива выбежала из комнаты. Я не должна ему закатывать истерик, иначе я его потеряю, подумала она. Отплакавшись в Аниной спальне, вернулась обратно. Салтыков чертил. Олива не стала отвлекать его и молча села на диван с книжкой.

— Мелкий, — сказал он ей как ни в чём не бывало, — А ведь ровно год назад, в этот же день мы с тобой встретились…

— Не ровно год назад, — уточнила Олива, — Мы встретились с тобой второго января, а сейчас на дворе уже третье.

— Разве? — равнодушно бросил Салтыков, — А я думал, третьего…

— Ну я же помню, что второго. Только я, помнится, не произвела на тебя тогда никакого впечатления. Ты даже не смотрел в мою сторону…

— Ну и что? — возразил Салтыков, — Может быть, я стеснялся…

— Ты? Стеснялся? — она усмехнулась, — С Немезидой однако заигрывать не стеснялся…

— Да как я с ней заигрывал-то? Выдумываешь ты всё, мелкий. Вечно всё гиперболизируешь…

Олива не стала спорить. Бесполезно, подумала она, иначе опять поругаемся.

Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там, на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки.

Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился.

«О Господи, как она мне надоела… — тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол, — И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины… Надо…»

Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна.

— Что-то я проголодался, мелкий, — сказал он, — Нет ли у нас чего пожрать?

— Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день.

— Херово. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь?

— Ну, если хочешь… — замялась Олива.

— Давай пятьсот рублей, мелкий.

Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову. «Ну вот и всё, — пронеслось в её голове, — Он уже использует меня как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…»

Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям.

— Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы, — с иронией заметил Салтыков.

Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости. Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться. Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.