Жара в Архангельске

– Ну зачем ты встал, давай ещё полежим, – попросила Олива.

– Да чего киснуть-то в постели? Мне работать надо, – досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук.

– Но ведь сейчас праздники, – робко возразила Олива, – Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу?

– Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени, – Салтыков грубо высвободился из её объятий, – Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку.

Глаза Оливы наполнились слезами. "Вот и вся любовь… – подумала она, – С собаками так не обращаются…" – Только не надо опять реветь, – процедил сквозь зубы Салтыков, глядя в ноутбук,

– Если у тебя пмс, поди в ту комнату и успокойся.

Олива выбежала из комнаты. Я не должна ему закатывать истерик, иначе я его потеряю, подумала она. Отплакавшись в Аниной спальне, вернулась обратно.

Салтыков чертил. Олива не стала отвлекать его и молча села на диван с книжкой.

– Мелкий, – сказал он ей как ни в чём не бывало, – А ведь ровно год назад, в этот же день мы с тобой встретились…

– Не ровно год назад, – уточнила Олива, – Мы встретились с тобой второго января, а сейчас на дворе уже третье.

– Разве? – равнодушно бросил Салтыков, – А я думал, третьего…

– Ну я же помню, что второго. Только я, помнится, не произвела на тебя тогда никакого впечатления. Ты даже не смотрел в мою сторону…

– Ну и что? – возразил Салтыков, – Может быть, я стеснялся…

– Ты? Стеснялся? – она усмехнулась, – С Немезидой однако заигрывать не стеснялся…

– Да как я с ней заигрывал-то? Выдумываешь ты всё, мелкий. Вечно всё гиперболизируешь…

Олива не стала спорить. Бесполезно, подумала она, иначе опять поругаемся.

Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там, на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки.

Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился.

"О Господи, как она мне надоела… – тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол, – И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины…

Надо…" Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна.

– Что-то я проголодался, мелкий, – сказал он, – Нет ли у нас чего пожрать?

– Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день.

– Херово. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь?

– Ну, если хочешь… – замялась Олива.

– Давай пятьсот рублей, мелкий.

Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову. "Ну вот и всё, – пронеслось в её голове, – Он уже использует меня как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…" Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям.

– Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы, – с иронией заметил Салтыков.

Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости.

Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться.

Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.

Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом – он не занимался с ней сексом, не производил половой акт – он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно.

Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская.

Потом Салтыков откинулся, лежал и дремал. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки.

– Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру…

Он молча гладил её по волосам.

Вдруг из гостиной послышались чьи-то голоса.

– Боже, так мы не одни?! – воскликнула Олива.

– Кажется, там гости пришли…

Олива быстро напялила ночнушку, как была лохматая, босая и зарёванная пошла к гостям. Вставая с постели, охнула от боли: ноги не сдвигались, внутри было ощущение, будто там проехал трактор. Кое-как по стенке добралась до двери и вышла в гостиную.