Жара в Архангельске

— Слуушай, Янго… — сказал ей Салтыков в субботу утром, когда Олива ушла в продуктовый магазин, — Уговори мелкого, чтоб она тоже с тобой уехала...

— А ты что, сам не можешь этого сделать? — хмыкнула Яна, собирая свои вещи.

— Янго, ну… — Салтыков замялся, — У тебя это лучше получится…

— И что я ей, интересно, скажу? Что мне эскорт нужен в поезде? Не смеши мои тапочки!

— Ну, придумай что-нибудь… Щас главное её увезти из Архангельска; а с тобой мы потом встретимся в Питере, как и договаривались… Или я сам приеду к тебе в Москву; там видно будет...

Яна отвела взор.

— И что дальше? Ты подумал, как я ей в глаза буду смотреть после этого?

— Да с чего, Янго...

— У тебя как-то вообще всё очень просто, Салтыков, — пожала плечами Яна, — Кажется, я тебе пока не сказала ни да, ни нет.

— Янго, ну зачем усложнять?..

— Давай сделаем так, — решила она, — Я сейчас пойду в книжный, погуляю по торговому центру. А ты в это время поговоришь с Оливой сам. Тогда, и только тогда будет смысл ещё чего-то планировать.

Вскоре после того, как закрылась дверь за Яной, из продуктового вернулась Олива и, протянув Салтыкову сумки, обняла его крепкий торс, жадно вдыхая сладко-горький запах его тела — единственный и неповторимый, который она могла бы с закрытыми глазами опознать из миллиона. Он пах почему-то сеном, сосновой корой и луговым разнотравием. Хотя на самом деле это был лишь пот, смешанный с одеколоном Хуго Босс и дымом сигарет «Винстон». Но Олива, тем не менее, млела от его запаха — недаром говорят, что любимые люди пахнут лучшими ароматами земли.

— А я курицу купила, — похвасталась она, целуя Салтыкова в губы, — Сегодня буду варить мой фирменный бульон. Всего-то сыпануть туда горстку риса да головку чесноку — а запах объедение. За уши не оттащишь!

— Бульон это хорошо, — вымученно улыбнулся Салтыков, — Только, знаешь, мелкий, ты лучше эту курицу пожарь...

— А чё бульон не хочешь? Жареную-то мы её в один присест съедим; а бульона дня на три хватит...

— То-то и оно, что не успеем мы съесть твой бульон, — кисло сказал он, и от его тона Оливе вдруг стало не по себе.

— Почему? — спросила она, садясь на кушетку в коридоре.

— Видишь ли, мелкий… — промямлил Салтыков, пряча глаза, — У меня сейчас возникли некоторые трудности… Ну, словом, тебе лучше вернуться в Москву вместе с Яной, и пожить какое-то время у мамы… Так надо...

Оживлённая улыбка медленно сползла с лица Оливы, черты опустились и помертвели, и Салтыков вдруг впервые обнаружил, что Олива начала стареть, и восемнадцать ей уже дать было нельзя.

— Подожди, но ты же снял эту квартиру на длительный срок! Разве нет? — глядя ему в глаза, спросила она.

— Да, но… — Салтыков запнулся, — Понимаешь, мелкий, я тут проанализировал кое-что… Не потянем мы сейчас совместную жизнь… Пока не потянем...

— Начинается! — обречённо выдохнула Олива, — Хочешь от меня избавиться, так и скажи.

— Мелкий, ну почему сразу «избавиться»?

— А как это ещё называется? — хмыкнула она, — Только не надо говорить мне, что мы могли бы остаться друзьями. Мы были друзьями до Питера, и я тебе говорила — не надо, я же знала, чем всё кончится. Ты не послушал. Заметь, не я к тебе первоначально полезла со своей любовью, а ты ко мне...

— Понимаешь, мелкий, тогда всё как-то проще казалось, чем теперь...

— А что изменилось-то? Разлюбил? Может быть, другую встретил? Так бы сразу и сказал...

— Нет, мелкий, я люблю тебя очень сильно, но любые чувства со временем теряют свою новизну и переходят в повседневность. Если мы будем жить вместе, быт окончательно убьёт нашу любовь...

— Чушь собачья! — выпалила Олива, — Как же люди женятся, рожают детей — почему-то они не боятся, что их чувства убьёт быт! Сказал бы уж прямо, что охладел ко мне — что я, не вижу, что ли?

— Называй это как хочешь, мелкий, — устало произнёс Салтыков, — Может, это и так, но я всё равно люблю тебя. Пусть не так, как летом и осенью. Но люблю!

— Что-то я этого не вижу, — горько усмехнулась Олива, — Если любишь, так докажи это! Ты же прогоняешь меня, потому что тебе важней твой грёбанный бизнес, мещанское благополучие важнее для тебя, чем я! Тогда какая же это любовь?!

Салтыков тяжело вздохнул.

— Не понимаешь ты меня, мелкий...

— А тут и понимать нечего.

Курица в пакете начала оттаивать, пустив на линолеумный пол прихожей грязноватую коричневую лужицу. Олива, забыв про неё и не снимая обуви, прошла вслед за Салтыковым в гостиную.

— Я прошу тебя подождать полтора года, — сказал он.

— Нет.

— Ну хорошо, полгода! Всего лишь полгода, до лета! А летом ты приедешь.

— Нет.

— Ну несколько месяцев! Всего лишь несколько месяцев…

— Нет, и торговаться со мной нечего. Ты не на базаре.

Салтыков озадаченно замолчал. Вот же блин, упёрлась как баран, подумал он.

— Ты хоть понимаешь, в какое дурацкое положение ты меня ставишь? — воскликнула Олива, — Я вернусь в Москву, а дальше что? Что я матери скажу? А друзьям? Люди-то что теперь обо мне подумают?.. Скажут, что меня попёрли, выставили пинком под зад!..

— Я, меня, обо мне… — пробормотал Салтыков и горько усмехнулся, — Мелкий, скажи — а м е н я-то ты вообще любишь?