Жара в Архангельске

— Одно дело — любовь, другое — желание быть постоянно рядом. Привязанность — чувство собственничества. Истина в том, чтобы любить без привязанностей, без сожаления. Просто любить...

— Но что плохого в том, что я хочу быть рядом с тобой? Ты сам знаешь, как я люблю тебя.

— Я всё понимаю, однако мне больно от одних только мыслей, которыми ты себя ко мне привязываешь, — сказал он, — Любовь не привязывает даже в малости, она просто есть, и всё.

Олива с досадой отвернулась от него.

— Я не свяжу тебя, не боись, — не глядя на него, произнесла она, — Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу — уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь...

— А обо мне ты не подумала, — со злостью в голосе отвечал Даниил, — Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!

— А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность — не привязанность...

Он сжал её как в тисках.

— Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя?

— Ну и — запру! Мне не привыкать, — с вызовом сказала Олива.

— Это неправильная позиция.

— А какая правильная? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!

— Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.

— Свобода?! Одиночество — вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна — и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!

— Зря ты так, — сказал Даниил.

— Почему зря?

— Знаешь, я тебе расскажу одну притчу. Жили в монастыре два монаха. Один строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?

— Ну и кого же?

— Второго. Который грешил, но не судил.

— Но это же несправедливо! — возразила Олива.

— Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но твоя душа будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.

Он обнял её и продолжал:

— Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастен… Это и есть истинная мудрость бытия.

— Значит, я не должна бояться потерять тебя?

— Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.

— Хорошо… — покорно согласилась Олива. — Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно...

— Что?

— Ты любишь меня?

— Да, — последовал ответ.

— Любишь такой, какая я есть, с недостатками?

— Да.

— Правда?

— Ты не веришь мне?

— Верю… Я тебе верю...

Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.

— Ну что опять не так? — Даниил попытался её утихомирить.

Олива вырвалась.

— Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!

Он посерьёзнел.

— Да, я её тоже люблю.

— Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!

— Не говори так, — произнёс он, — Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней...

— Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе...

— Ближе ко мне она не станет, — сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.

— Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!

— Ты сумасшедшая...

— Но ты же любишь меня и такой...

— Да, — он прижал её к себе сильнее.

Молодые люди свернули на улицу Тимме и остановились у гостиницы. Олива вцепилась в Даниила мёртвой хваткой — клещами не оторвать.

— Ну чего ты? У нас ещё завтра целый день впереди!

— Я не доживу до завтра...

— Всего лишь несколько часов. Потерпи немного. Ты ляжешь спать, а я приду к тебе во сне. Хорошо?

Олива поднялась к себе в номер, разделась и легла в постель. Её тряс озноб. Спать она не могла — какое-то жуткое волнение охватило её. Пришла смска от Салтыкова: «Абоненент, ну ты чё недоступен? Звони мне завтра в пять часов. Мы пьяные! Очень!»

Через минуту она, быстро одевшись и схватив сумку, выбежала из гостиницы и побежала в сторону центра.

Глава 40

Салтыков и Паха Мочалыч стояли у подъезда и курили. Они только что проводили домой Немезиду, которая уже была так пьяна, что не попадала руками в рукава шубы, а ногами в сапоги. Битый час четверо парней, включая братьев Негодяевых, безуспешно пытались одеть её и выпроводить домой — Немезида ни в какую не хотела уходить.