Жареный плантан

— Я не буду заходить к ней в дом, — сообщила я. — Просто поздороваюсь у дверей, но внутрь не пойду.

— Хорошо.

— Значит, ты все-таки идешь к какой-то женщине?

— Я такого не говорил.

— А что ты говорил?

— Ничего. Это ты у нас болтаешь.

Мне хотелось его стукнуть, и он это понимал. Теперь он вышагивал с особым гонором, какой у него появлялся всякий раз, когда ему удавалось довести бабушку до белого каления. Расстраивая нас, он словно бы испытывал удовольствие. Только побывав с ночевкой в домах трех разных подруг, я поняла, что не все семьи живут таким образом.

— Я даже не знаю, как вы с бабушкой познакомились. Вы оба ни разу не рассказывали.

— Нечего рассказывать.

— Ну как же? Бабушка и дедушка должны рассказывать внукам о своей жизни.

— Ладно. Это случилось в шестьдесят шестом. Она тогда была хорошенькой старшеклассницей, я позвал ее, и она пошла со мной.

— Так не бывает. Люди так не знакомятся.

— Мужчины и женщины знакомятся.

— Нет, ты просто вредничаешь.

— Разве ты не видела, как парни на улице окликают девчонок? Разве тебя саму не окликают?

— Вообще-то нет.

— Значит, тебе везет.

Я нахмурилась. Мы уже дошли до Лоуренс-авеню, оживленного проспекта с плотным потоком машин, но почти без пешеходов: вся цивилизация была сосредоточена в торговом центре с закусочными и гипермаркетом «Уолмарт» или в унылых выцветших многоэтажках, теснящихся вдоль тротуара.

Дедушка достал из кармана упаковку «Джуси фрут» и предложил мне пластинку. Когда-то много лет назад я сказала ему, что это моя любимая жевательная резинка, и с тех пор он всегда носил ее с собой, без слов предлагая мне при каждой встрече. Я взяла жвачку, но недолго наслаждалась сладким вкусом: мне вдруг пришло в голову, что, принимая угощение, я словно потворствую отвратительному поведению деда и предаю бабушку и маму, а он должен знать, что я на их стороне. И я выплюнула жвачку.

— Вы с бабушкой всегда ненавидели друг друга или ненависть пришла с возрастом?

— Нет у меня никакой ненависти. Я просто не хочу, чтобы меня дергали. Покоя хочу.

Он медленно снял серебристую обертку с жевательной резинки. Выглядело это печально, впрочем, как и все его движения и жесты. Даже уголки рта у него смотрели книзу, придавая и без того вытянутому лицу неуловимую грусть. В детстве я его боялась и всячески избегала: каждый раз, когда он задерживался у бабушки на день или на пару недель, дом, казалось, съеживался в его присутствии. Поэтому я старалась улизнуть, если бабушки не было рядом. В первый раз мы остались один на один, когда он повел меня к Кларинде — причем поход был спонтанным.

Мама поручила меня бабушкиным заботам на день, но бабушку срочно вызвали в дом престарелых на работу, и за мной пришлось присматривать деду. Я сидела на ковре в гостиной, прислонившись спиной к накрытому полиэтиленом дивану, и смотрела, как бабушка в спешке мечется между кухней и спальней.

Потом она убежала, хлопнула входная дверь, и я осталась одна перед телевизором. Вскоре я услышала, как открывается дверь спальни и под тяжелыми медленными шагами скрипят половицы. В арочном проеме между гостиной и коридором появился дедушка.

— Пойдем со мной, — сказал он.

— Куда?

— Какая тебе разница. Просто идем.

— Бабушка велела сидеть дома.

— Ну а я говорю, что мы немного прогуляемся.

Я уставилась в телевизор. Я не знала деда и не признавала его авторитет.

— Мама велела слушаться бабушку.

— А мама не учила тебя уважать старших? Я твой дед, так что хватит спорить. Идем.

Его машина стояла в начале подъездной дорожки, частично перегородив тротуар. Заднее сиденье было завалено газетами, отвертками, деталями старых проигрывателей и телевизоров, так что мне пришлось сесть рядом с ним спереди.

— Тебе нравится музыка ска?

Я пожала плечами.

— Небось, никогда и не слышала. — Он вставил в магнитофон кассету, и я подскочила от неожиданно громкого вступления труб. — Деррик Морган.

Под лихие гитары и фортепиано я запрыгала на сиденье, а дедушка посмеивался, передразнивая мои движения. Я заулыбалась ему и попросила поставить песню с начала.

— В каком ты классе?

— В четвертом.

— Нравится учиться?

— Ненавижу математику. — Я покосилась на него. О деде я по-прежнему ничего толком не знала, но он показался мне одиноким. Возможно, он мало говорит, потому что никто им не интересуется? — А тебе нравилось учиться в четвертом классе? — спросила я.

— Я тогда уже начал работать, так что в школу нечасто ходил. — Взглянув на меня, он заметил мое изумление и откашлялся. — В то время на Ямайке все было по-другому.