Жаркие горы

Минутное замешательство шурави не прошло незамеченным.

Банда, подтянув свежие силы, ринулась на таранный бросок.

Шли, налитые кровавой ненавистью, распаленные жаром ярости. Орали свирепо:

— Алла! Алла акбар!

Они привыкли, что их боялись. Они знали — им уступают, особенно если их большинство. Здесь им не уступали. Здесь их, может быть, и боялись, но виду не показывали. И это направляло мысли на жестокую расправу.

Они еще яростнее вопили:

— Алла-а-а!..

Бежали, утопая в автоматном треске, рассеивая перед собой черные зерна смерти. Автоматы шурави молчали.

Орда убыстрила бег. Нарастала сила живого удара. Тридцать метров… Двадцать…

— Огонь! — прохрипел Кулматов.

Волнение перехватило горло, и он еле выдавил эту команду.

Четыре гранатомета ухнули разом.

Оранжевое пламя плеснулось над тропой, молотом тяжкого грохота обрушилось на хребты.

Стонущий рев волной спрессованного воздуха покатился над горами.

В этот миг удар сотряс под Кулматовым землю. Отлетев в сторону, он прикусил язык. Слова, которые надлежало сказать для облегчения, остались невысказанными. Рот наполнился солоноватой слюной.

Ему показалось, будто взорвался он сам. Во всяком случае, удар обрушился не на него, а вырвался откуда-то изнутри. Вроде его сперва раздуло, расперло воздухом во все стороны, потом тело не выдержало и оглушительно лопнуло.

Опустошенный, словно став меньше объемом, он слетел на камни и лежал на них жалкий, беспомощный.

— Жив? — пропищал кто-то, склоняясь над ним.

Кулматов с неодолимой, противной для него самого ленью приоткрыл глаза. Увидел закопченное лицо Вани Мальчикова, который широко разевал рот. «Ну зачем, — подумал ефрейтор, — так широко драть рот, если можешь только пищать?»

— Жив? — снова тонко прозвенело в ушах.

«Да», — хотел сказать он, но не смог открыть рот. Мальчиков понял ответ по его шевельнувшимся губам. И сам Кулматов почувствовал, что туман в голове стал рассеиваться. Горы вокруг начали видеться четкими, многоцветными.

Не раздумывая, цел ли, Кулматов перевернулся на живот, со стоном развернул ноги и выкинул автомат перед собой. Акаэм заработал азартно и голосисто.

Внезапно что-то изменилось в движениях банды. Солдаты прислушались и поняли. Это рота сбила сопротивление и сжала группу, придавив ее к перевалу. «Теперь они пойдут еще злее», — решил Кулматов.

Но не угадал.

Банда сдавалась. И, как назло, сдавалась не им, державшим рубеж здесь, на перевале, измотанным, злым, голодным, а тем, кто пришел по их пятам, — свежим, азартным.

Все вокруг стало до крайности безразличным, ненужным. Уши будто заложило ватой — звуки живого мира откатились куда-то далеко-далеко, сделались глуховатыми, неясными.

Солнце уже согревало землю. Сырые потеки, оставленные туманом в скальных чашах, быстро просыхали.

Кулматов выбрал место под скалой и лег на камни, подложив автомат под голову. Через минуту он уже спал.

Подошли капитан Уханов и лейтенант Мостовой.

— Что с ним? — спросил Уханов стоявшего рядом, как на посту, Мальчикова.

— Сморился, — ответил солдат, тяжело моргая красными от бессонницы и дыма глазами. — Я бы тоже полежал… Все, кончился порох…

В своей ячейке за глыбами плитняка, поцарапанного пулями, лежал на боку и стонал Паршин. Только сейчас в ногу вернулась нестерпимая боль, и он готов был орать, когда она пронзала опухший сустав.

— Санинструктора! Сюда! Живо! — распорядился Уханов.

Воздух на перевале свежел. Ветер отгонял запахи пороха и вонючей взрывчатки.

Даль прояснялась. В легкой дымке вдалеке угадывалась долина реки, где лежал долгожданный Дарбар.

Трава без ветра не колышется

АФГАНИСТАН. КИШЛАК САРАЧИНА

Колонна шла на юг, втягиваясь в широкую котловину Жердахта, где под охраной подразделения народной афганской милиции — царендоя — собирался караван машин. Их было уже свыше двухсот — цистерны с керосином и маслом; грузовики с зерном, мукой и солью; самосвалы с цементом. Все это батальону Бурлака предстояло в полной сохранности провезти в уезд Дарбар. У развилки дорог — одна вела на Ширгарм, другая в горный район к кишлаку Сарачина — бронетранспортер комбата сошел на обочину и притормозил. Рядом с регулировщиком в форме царендоя стоял мужчина в неброской крестьянской одежде — чалме, потертом пиджачке и латаных брюках. Он поднял руку, приветствуя Черкашина.

— Мир вам, рафик Черкаш, — сказал он на пушту, и это обращение прозвучало для капитана как пароль: человек представлял майора Мансура.

— Здравствуйте, уважаемый. — Черкашин протянул ему руку.

— Я Абдул Кудуз, — представился человек. — У меня для вас кагаз [16] от майора Мансура.

Абдул Кудуз снял чалму и из ее складок вынул свернутую в несколько раз бумажку.

— Это радио, рафик Черкаш. Майор сказал, оно для вас и ваших друзей очень ценно. Я торопился.

— Спасибо, — поблагодарил Черкашин. — Вас надо куда-то подвезти, уважаемый Абдул Кудуз?

— Нет, не надо. Мой сарвис — мои ноги. Я ухожу.

Они попрощались, и афганец двинулся в обратный путь.

— Что? — спросил Бурлак, наблюдавший всю сцену. — Хорошие новости?

— Не знаю. Передал радиограмму. Разведка духов.