Жаркие горы

— Товарищ капитан, — ответил тот подчеркнуто официально, — обычно в таких случаях командир сообщает свое решение. У вас оно есть?

— Понял, товарищ майор, — сказал ротный и подтянулся. — Разрешите доложить?

— Докладывайте.

— Считаю необходимым начать продвижение до восстановления контакта с бандой.

— Почему так?

— Если бы духи не ушли, а мы стали двигаться за ними по пятам, минная опасность оказалась бы минимальной. Уверен, уходя, духи нашпиговали долину взрывчаткой. Идти придется медленно. А идти надо будет во всех случаях. Мы на предполье. Главная линия обороны у Кадыра в районе зеленого массива. Это километров пять отсюда. Надо подойти как можно ближе и восстановить с бандой огневой контакт. У них не должно оставаться свободы маневра.

— А если не пойдем? — Сам Полудолин уже просчитал возможности действий и хотел только услышать, совпадает ли его оценка с тем, как мыслит обстановку Щурков.

— Возникнут две опасности, — сказал капитан. — Прежде всего, духи заподозрят неладное. Силы подошли, а удара нет. В чем дело? Не будет ли атаки с другого направления? Для нас такая их догадка — минус. Далее, когда главные силы батальона зажмут Кадыра с тыла, мы окажемся далеко от дела. Боюсь, что пройти эти пять километров дня не хватит.

Щурков как в воду глядел.

Сюрпризы начались, едва машины стали вытягиваться в колонну.

Бэтээр командира роты уже год водил Курбан Адылов — лихой трудолюбивый туркмен. Днем он не выпускал из рук руля, ночью возился с машиной. Когда спал — сказать трудно. Однако от помощи других водителей отказывался. «Своего коня чужими руками не чистят», — говорил Курбан.

Еще он славился в батальоне лингвистическими способностями. Чужесловье давалось ему удивительно легко. «Поихалы?» — спрашивал он ротного с таким запорожским выговором, что Щурков от удивления не сразу находился что ответить.

Тронув бэтээр по команде «Вперед!», Курбан проехал не более десятка метров и вдруг резко затормозил.

Машина дернулась, будто ударилась обо что-то, и присела на рессорах.

— Товарищ капитан, — доложил Курбан, — бачу, шось такэ поганэ.

Солдаты соскочили с брони на дорожную твердь.

Щурков поднял руку, не разрешая никому сдвинуться с места.

Перед капотом машины, едва заметная в неровном свете, тянулась к скале тонкая проволока.

Подбежавшие саперы быстро разобрались, в чем дело. Две мощные мины были заделаны на уступе утеса с небольшим интервалом. Взрыв их, направленный сбоку, снес бы бронетранспортер с дороги, как спичечную коробку.

— Как же ты увидел? — спросил Щурков, прогоняя зябкость минутного испуга.

— Дывлюсь та бачу, — сказал Курбан смиренно, — шось такэ блыскае.

— Ну, гарный ты у мэни хлопчик, — заметил Щурков в тон солдату. — Дывлюсь та бачу.

Пока саперы занимались разминированием, все отошли от них подальше.

— Авакян! — позвал Щурков своего радиста.

— Я, — выступил вперед чернявый ефрейтор.

Он вскинул руку к каске и замер в ожидании приказаний.

— Слушай, дорогой, — сказал капитан, — только отвечай честно. Ты этого башибузука Курбана, случайно, не учишь армянскому?

— Пока нет, — ответил Авакян. — Но он очень просит.

Курбан стоял с непроницаемым видом, едва сдерживая улыбку. Задал он заботу ротному!

— Не поддавайся, Авакян! На следующей мине он нас всех ухлопает. Дывлюсь та бачу!

Теперь движение колонны возглавили саперы.

Сосредоточенные, отключенные от всего, что оставалось за их плечами, солдаты со щупами медленно торили путь.

Работали с величайшей осторожностью. Каждый знал дело. Через руки саперов прошли сотни вместилищ смерти, хитроумных, увесистых, разноцветных, но — одинаково опасных.

За час отработали всего километр дороги. Пришлось сменить тактику. Заметив, что колонна медленно, но верно продвигается, душманы прикрыли дорогу пулеметным огнем, выслав вперед небольшие группы фанатиков. Работать открыто, в полный рост, стало невозможно.

— Танк вперед! — приказал Щурков.

Командир саперов лейтенант Черепанов смотрел на капитана с удивлением. На всякий случай предупредил:

— Потеряем машину.

— Спокойно, Черепанов. — Щурков подозвал командира танка: — Работать придется из-под брони. Два удара по днищу — метр вперед. Три удара — назад. Один — стой.

Взглянув на сапера, Щурков распорядился:

— Начну сам. Вы приглядитесь, будете продолжать.

Он полз под танком от кормы. Днище, заляпанное грязью, казалось, давило его к земле. Подумал: «Теперь и у меня пузо грязное».

Пахло соляркой и машинным маслом. Нагретая броня дышала смрадным теплом.

Он выполз под лобовой срез. Увидел перед собой каменистое полотно дороги, проход между скал, отороченный каменными зубцами, клип голубого неба. Дышать стало легче.

Достал нож. Пододвинулся к левой гусенице. Вытянул руку и воткнул нож в грунт.

Хрустнули камни. Лезвие утло в землю по самую рукоятку.

Щурков выдернул нож и воткнул его чуть правее, перед собой. Заскрипели мелкие камешки, но лезвие не вошло в грунт на всю глубину.