Жаркое лето 1762-го

А тот человек все не шел и не шел!

А после вдруг пришел. Но не совсем вдруг, потому что Митрий вначале застыл, прислушался, а после поднял палец и повел им по кустам, кусты раздвинулись, и из них вышел маленький человек в лакейской ливрее. Подходи, садись, сказал Семен. Человек подошел, сел. Семен посмотрел на Митрия. Митрий взял еще одну кружку, но человек сказал: нам этого нельзя. Семен сказал: ладно, и Митрий убрал кружку. Маслов? — спросил Семен. Маслов, ответил человек, после добавил: Нил Маслов. Нил, сказал Семен, — река такая, знаю, после строго посмотрел на Маслова (а это так звали того лакея) и с большим значением спросил:

— Что у вас здесь нового?

— Ничего, — ответил Маслов, — все по-старому. Государь жив-здоров.

— Как же здоров, — сказал Семен, — когда он вчера просил прислать ему врача?!

— А вы откуда это знаете? — тут же спросил уже Маслов.

— Письмо читал! — сказал Семен.

— А письмо было не вам, — сказал Маслов, — а государыне написано. Так вас что, государыня сюда прислала?

— Дурак! — в сердцах сказал Семен.

Маслов ничего на это не ответил.

— Ладно! — сказал Семен. — Можешь мне верить, можешь нет. И он тоже как хочет. Пусть верит другим. Пусть Алешке Орлову! Алешка из него душу еще вытрясет! Вот ты это еще увидишь, Нил!

Маслов опять ничего не сказал, а только укоризненно нахмурился и посмотрел на Ивана. Тогда и Семен повернулся к Ивану и очень сердито сказал:

— Нет, ты только послушай, Иван! Я в прошлый раз им говорю: так нельзя делать! Я говорю: если он ничего не напишет, так это тогда ей все достанется! Или еще кому! А он что на это ответил?

Тут Семен опять повернулся к Маслову. Маслов пожевал губами и сказал:

— Государь сказал, что это ему теперь безразлично. Что Россия никогда его не любила и любить не будет. И поэтому он уезжает, он больше не хочет ее знать, и, в силу этого, ему все равно, кого она теперь предпочтет, с кем свяжет свою судьбу — с Катрин, или с Паулем, или даже с кем-либо еще. И он так государыне и написал. Вы это, второе письмо, тоже читали?

— Нет! — сказал Семен. — Но какая разница… — и замолчал, только махнул рукой.

А вот зато Маслов продолжал:

— И он написал государыне именно вот что: что ему здесь ничего не нужно, а он хочет только одного — чтобы ему позволили как можно скорее уехать отсюда домой, в Голштинию.

— И дать ему с собой арапа Нарцисса, песика Дружка, скрипку и Екатерину Воронцову! — быстро закончил за него Семен. — Да об этом уже весь Петербург знает, ты знаешь об этом?! И все над ним смеются. Отпустить его, ага! В Германию, к Румянцеву. К шестидесяти тысячам войска. Да она что, белены объелась, чтобы его отпускать?! Да лучше она его своими руками задушит, если что! Если…

Но тут Иван схватил Семена за плечо, и Семен замолчал. Потом тихо сказал:

— Да, я что-то раскричался. Но ладно. Так вот слушай еще раз, Нил Маслов! Известный человек ему еще раз говорит: пусть перепишет отречение на имя Павла Петровича. Я знаю! Он опять будет кричать, что это не его ребенок. Ну и что? А он чей? А все мы? Не это главное, скажи, никто не видел, как его рожали, а главное то, как это и где после было прописано. Так вот! Напоминаю: Павел по всем бумагам, законно его родной сын и наследник. А не будет царем Павел Петрович, будет тогда, скажи, Алешка! И я не шучу! А это известный человек только вчера доподлинно узнал, она сама ему это сказала: что когда его убьют, она выйдет за Гришку, а ихнего Алешку, прижитого с Гришкой, которого Шкурин украл и до поры до времени припрятывал, они официально объявят наследником! Он этого желает, да? Чтобы на трон его деда Орловы сели, да?! Тогда пусть так и передаст: желает! Ты, Маслов, сбегай к нему, сбегай, а мы пока посидим, подождем, бутылочку уговорим и за второй пошлем… А ты принесешь ответ. Или сразу манифест, понятно?! И не сиди, иди отсюда! К нему! Я кому сказал?!

И тут Семен даже вскочил. Маслов тогда тоже вскочил, быстро поклонился и ушел. Семен сказал:

— Ну вот! — и замолчал.

И Иван тоже молчал. А Митрий и подавно, потому что когда Семен бывал так серьезен, Митрий его побаивался. Поэтому он только взял бутылку и хотел еще налить. Но Семен покачал головой, и Митрий не стал наливать. Так они еще немного помолчали, может минут пять, потом Семен сказал:

— Ничего они не понимают. Думают, она их пожалеет. Ага!

Иван еще немного помолчал, потом спросил:

— А Шкурин — это тот самый Василий, которого я знаю?

Семен пожал плечами. Потом повернулся к Митрию, сказал:

— Сходи-ка посмотри за ним. И вообще, как бы нас здесь, как глухарей, не взяли. Иди!

Митрий поднялся и ушел. Семен тихо сказал:

— Тот самый Шкурин, да. Он теперь в большой силе! Но это я тебе потом об этом расскажу, не здесь. Здесь не до этого.

— А манифест какой? — спросил Иван.

Семен в ответ только вот так вот поднял брови: ну ты и спросил!

И Иван больше ничего не спрашивал. А еще поел хлеба с луком, потому что на природе всегда есть хочется. А Семен не ел и даже не смотрел в ту сторону. Семен сидел как каменный и думал думу.