Жаркой ночью в Москве...

Герасим замолчал, дав нам с Джимом оценить трагизм ситуации, в которую попала Русь из-за нашествия половецких ханов и сухостоя Ильи Муромца. (Вот вам классический пример роли личности в истории.) Герасим понюхал стакан с валерьянкой, зажмурился, но пить не стал. Работа! А потом опять тронул струны.

Второй на зов пришла Анна, ой да,
Дочь княжеска, уродлива, ой да,
Хуями нетронутая, ой да,
Из-за уродства своего охуенного, ой да!
Но Илюшеньке из-под крыши, ой да,
Видеть не можно, ой да,
Кто по хую его шастает, ой да!
И услышав на хуе своем могутном, ой да,
Движение нетерпеливое, вращательное, ой да,
Сделал движение встречное, напористое, ой да,
И слетела Анна с хуя на хуй в неизвестном направлении, ой да, ой да, ой да,
Без семени Илюшиного, во бля, во бля, во бля!
А ханы половецкие все ближе, ой да,
Все настырнее, ой да,
«Алла, алла» кричат, ой да,
«Пиздец, пиздец» вопят, ой да,
«Сдавайся, рус Иван» зовут, ой да,
Землю русскую пожечь, пограбить хотят, ой да, ой да, ой да!
И некому больше на хуй Илюшин слазить, ой да,
Смерти неминучей страшатся, ой да!
Только Машенька, дочь крестьянская, ой да,
Землю русскую спасать решилась, ой да,
На Илюшин хуй взойти решилась, ой да!
Девица милая, ой да,
Девица красная, ой да,
Девица непорочная, ой да,
Добралась до вершины, ой да,
Под небо синее, ой да,
Под облака белые, ой да,
И чтоб девственность свою сберечь, ой да,
Невинность соблюсти, ой да,
Честь девичью до венца с Илюшенькой сохранить, ой да, ой, ой да!
Прихватила хуище губками алыми, ой да,
Куснула зубками своими сахарными, ой да,
Язычком остреньким уздечку потревожила, ой да!
И кончил Илюшенька враз, ой да,
И семя Илюшино накрыло ханов половецких, ой да,
И утопли они в семени с войском своим, во бля, во бля, во бля!
А хуина Илюшин опал, ой да,
И развалил избу на хуй, ой да,
И сыграли свадьбу они с Машенькой, ой да,
И лишил он Машеньку девственности, ой да!
И детки у них пошли, ой да,
Илья Ильич Обломов пошел, ой да,
Владимир Ильич Ленин пошел, ой да,
Леонид Ильич Брежнев пошел, ой да,
До хуя Ильичей пошло, во бля, во бля, во бля!

Герасим замолчал, хлебнул валерьянки, в последний раз перебрал струны гуслей звончатых, перепончатых, они же самогуды, и закончил прозой:

– А в тех местах, где в Илюшином семени утопли ханы половецкие, льны родятся богатые…

Мы с Джимом помолчали немного. (Поэзия требует осмысления.) А потом я спросил робко:

– Герасим, а какое отношение к былине имеет выражение «по хую ветер»?

Герасим помолчал задумчиво, вернул себе прежний облик, а потом так же задумчиво спросил:

– А разве, Михаил Федорович, это имеет какое-нибудь значение?

Мы с Джимом подумали, отрицательно покачали головами и глянули в окно. Во внешний мир.

Так, кажется, этот арбатский заглодыш на время куда-то свалил – глотнуть чего или передохнуть. А может, его кто свалил? Я склоняюсь к мысли, что это токарь-универсал Семен Петрович Кузичев. Он, токарь-универсал, крайне строгих правил. Он очень не любит песню «Ах, Арбат…». По ночам. Когда у Анны Васильевны не болит голова. Когда дети наконец спят. Когда нет критических дней. Когда я подсчитала, сегодня можно. Слава богу, ты трезвый. А то в прошлом месяце после именин я до утра под тобой издергалась, что радикулит.

И когда все совпало и тебе обломилось – на тебе: «Ах, Арбат…»