Жасминовые ночи

– Он просил дать тебе пару вечерних платьев, так что, вероятно, тут ничего не изменилось. Я решила дать тебе голубое и то зеленое платье, расшитое золотом, в котором ты была в «Мена-Хаусе». Ты согласна?

– Да… но… они ведь твои… Я не могу просто так взять их. – Она лихорадочно обдумывала ситуацию. Как быть с Домиником? Как объяснить это ему?

– Об этом не беспокойся, я не разорюсь, – уверенно заявила Элли. – Давай точно выполнять их приказы.

– Это все? – спросила Саба.

– Все, что мне известно. Не забывай, – почти рявкнула она, – что я всего лишь распоряжаюсь гардеробом.

Через полчаса она вернулась с новым сообщением. Сотрудник ЭНСА просил Сабу явиться в студию звукозаписи на улице Шария Махмуд завтра в семь часов вечера для участия в программе «Голос Александрии».

– Прекрасно! Ты очень популярная девушка, – обрадовалась Фаиза.

– Да, – уныло согласилась Саба. У нее от отчаяния сжималось сердце. Ситуация – хуже не бывает.

Сначала Доминик решил, что это шутка.

– Запись на радио? – переспросил он. – В наш последний вечер? Но ведь ты наверняка можешь что-то переменить?

Она помолчала, потом сказала, что не может.

Видя ее отчаяние, он поверил ей и подумал: это будет доводить тебя до бешенства; брось ее, пока еще можешь.

– Что ж, спасибо, что ты хотя бы ставишь меня в известность. – Он расслышал холодок в собственном голосе.

– Я сама услышала об этом несколько часов назад.

– Правда?

– Правда.

День клонился к вечеру. Они лежали, обнявшись, усталые и скользкие от пота. Ванна наполнялась водой. Они только что шутили по поводу его носков – она настояла на их стирке и повесила сушиться. Глядя, как неумело она их прополаскивала, он почувствовал, что погружается в темную воду печали – ведь они пытались уместить в несколько коротких дней их будущее, которому, может, и не суждено наступить. В этом-то и проблема – все кажется надрывным и болезненным.

Он высвободился из ее рук.

– Значит, ты не можешь ничего изменить? – А сам с негодованием думал: неужели это так трудно?

– Нет.

– Это смешно. – Он соскочил с кровати и закричал: – Это ведь радиопрограмма. Ты будешь петь песню. Это тебе не церемония открытия сезона в театре «Ла Скала».

– Да, песню. – Она оперлась на локти и сердито посмотрела на него. – Ничего особенного, всего лишь глупую песенку. Чепуха, сахарная вата. Давайте все отменим, лишь бы не нарушились планы у Дома.

– Мои планы? – Он нахмурился. А-а, вот и случилось то, чем он мог бы пугать ее, если бы хотел.

– Да, твои планы.

У обоих был взрывной характер. Они уже смеялись над этим и предостерегали друг друга от конфликтов, которые будут неизбежно возникать. Он признался, что в шестилетнем возрасте пнул мать ногой, когда она слишком долго заставляла его играть на пианино. Она тоже пнула его в ответ. Саба посмотрела на шрам на его коленке и сказала: так ему и надо. У нее тоже нашлись драматичные эпизоды – еще в раннем детстве она обиделась на домашних, собрала сумочку и ушла из дома.

Теперь он наблюдал, как взорвалась бомба, которую он запалил. Саба металась по комнате, словно игрушка с механическим заводом, обвиняла его в эгоизме, подлости и отсутствии чуткости, кричала, что он давит на нее, что она сыта по горло мужчинами, которые говорят ей, что она должна делать. Она топнула ногой, а через минуту уже заливалась слезами, сидя в ванне за цветастой занавеской.

Он приготовил эту ванну для себя. Свою последнюю ванну перед возвращением в пустыню; возможно, вообще последнюю в его жизни. И он пришел в ярость, услыхав, как она бесцеремонно плещется в ней.

– Это я-то эгоист? – заорал он сквозь занавеску. – Не слишком ли много ты на себя берешь? Сама такая!

– Я не эгоистка! – закричала она в ответ.

А потом слова сами вылетели из его искривленного яростью рта.

– Значит, я должен тебе позволить уйти в наш последний вечер и петь для тысяч парней, которые даже не слышали о тебе.

– Ты. Позволишь. Мне. Уйти?! – Голос за занавеской звучал тихо и удивленно. – Что за наглость! Я не твоя собственность. Ведь ты меня почти не знаешь.

– Да, не знаю! И слава богу! Испорченная, эгоцентричная особа, типичный нарцисс, – пробормотал он. – Идиотка.

– Что ты сказал?

– Ничего.

Он услыхал, как она всхлипнула, потом долила воды и стала плескаться, как пойманная в сеть рыба. Тяжело дыша, он натянул на себя шорты, сел у окна и уронил голову на руки. Через несколько мгновений отчаянной жалости к себе злость прошла так же быстро, как летняя гроза, а плескание за занавеской продолжалось. Потом снова послышались тихие рыдания.

– Саба. – Он не знал, что говорить, и закурил.

– Извини, не слышу, – ответила она. – Я слишком эгоцентричная.

– Ты рассуждаешь совсем как взрослая. – Его голос потеплел.