Жасминовый дым

Он арестован, приговорён большевиками к расстрелу. Помилован. Обласкан Лениным и Калининым. Назначен командармом Второй конной, а после разгрома Врангеля вновь арестован – вместе с молодой женой.

Судьба жестока.

В апреле двадцать первого без суда Миронов застрелен во дворе Бутырской тюрьмы. Кому он мешал в тюремных стенах? Кто приказал его убить? Жену, беременную, продержали в той же тюрьме ещё несколько месяцев. Выпустили. Она прожила под фамилией мужа до 1972 года, но долгое время в анкетах вынуждена была писать о нем: «. .. С 1920 года потеряла с ним связь и судьба его мне неизвестна».

И вот на Лубянке я листаю двенадцать томов уголовного дела. В нём то, чего нет во множестве книг об опальном командарме, – его переписка с женой. Затем оказалось: у родственников Надежды Мироновой сохранились её воспоминания и неизвестные дневники командарма. Но самое сильное потрясение я всё-таки пережил на Лубянке.

Тома этого дела битком набиты музейными теперь уже экспонатами: здесь донос платного агента ЧеКа, провокатора Скобиненко, написанный карандашом, без точек и запятых, решивший судьбу Филиппа Миронова; протоколы допросов с обтрепанными краями и пожелтевшие газеты тех времён; обратный талон, дававший командарму право на получение хлебных карточек в Москве, куда он перед вторым арестом ехал с молодой женой; короткое сообщение ещё одного агента, «наблюдателя Мартынова»: «Пользуйся частными слухами, – такой шёл текст, – что будто бы гражданин Чернушкин, зять Миронова… ярый контрреволюционер… знает цель Миронова…»

И среди всего этого вдруг – письма;

…Мой любимый, мой светлый Филипп. Я уехала. Я не вижу тебя. Но душа, ум и сердце полны тобою. И мне легко.

…Милая, не спится. Душа стала пленницей тоски. Сказка моя, чудо жар-птица, знаешь ли ты, как безумно я тебя люблю, как несказанно я счастлив?

…От тебя веет простором степей и беззаветной удалью. Если у меня будет от тебя сын, знай – это мое счастье и несчастье, горе и радость, позор мой и моя гордость.

…Сегодня месяц разлуки с тобой. Это 7-е письмо. Нет со мной моего ангела-хранителя, что умел подслушать тревогу моей души, тихо-тихо опуститься над изголовьем, прошептать слова любви-молитвы.

Да неужели, не верится мне, эти нежные слова из того жестокого времени, из кровавой мешанины Гражданской войны? Неужели пересекали тогда сумрачные пространства России не только бронепоезда, кавалерийские полки и шифрованные телеграммы, а ещё и такие письма?.. «О, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», – вспоминаю Ахматову. Ведь там, в уголовном деле, есть и стихи. Они подшиты во втором томе, лист дела 94—95. Озаглавлены так: «Ему – моему Филиппу».

Я люблю тебя как солнце,

Что в раскрытое оконце

Смотрит ярко нам в лицо.

Я люблю тебя как ветер,

Что в степи траву колышет

И в лицо нам светло дышит.

Я люблю тебя как волны,

Что в реке всегда гуляют,

И сверкая, и журча

Наши ноги омывают.

Я люблю тебя как любят

Свои светлые мечты,

Больше счастья, больше жизни,

Ярче, чем в саду цветы.

Я люблю тебя, как любят

Звезды ясную Луну,

Я люблю тебя, как любит

Ветер чистую волну.

А в конце пометка:

10 января 1919 года, в 16 часов 45 минут,

в хуторе Галушки – в момент мысли

о поездке в Саратов .