Жатва Дракона

Там было много небольших имений, подходящих для джентльмена. И возле небольшого городка Картузы Ланни нашел подходящее. С дороги к нему вела аллея из древних буковых деревьев. Дом, казалось, был в хорошем состоянии, там был сад, и ручей, в котором водилась форель, или это был карп? Во всяком случае, запрашиваемая цена, тридцать две тысячи марок, была справедливой. "Это мой дом", – сказал себе путешественник с внутренней усмешкой. Поместье выглядело опустелым с голыми деревьями и снегом, но весной здесь было бы достаточно приятно, хотя и одиноко, хотя он мог здесь плодить и выращивать местных дворянчиков.

Хозяином был поляк, ветеран последней войны, лет пятидесяти, высокий, прямой, с мерцающими темными глазами и черными усами, начинающими седеть. Он был взволнован появлением американского миллионера. Таким выглядел Ланни со своей прекрасной машиной. Поляк настоял на том, чтобы посетитель зашел внутрь, чтобы осмотреть дом, а затем после этого подал кофе. Он очень хотел найти покупателя и объяснил множество причин. Он был вдовцом, двое его сыновей были офицерами в армии, он имел дела в Варшаве. Всё так. Только он не упомянул, что боялся нацистов и тех бед, которые должны наступить. Ланни привлек его к разговору, потому что стоило знать, что думают поляки. Этот был в кавалерии, и его длинная пика весела на стене его курительной комнаты с саблей и перевязью пистолетов под ней.

Огонь битвы все еще тлел в его глазах. Он заявил, что поляки являются миролюбивыми людьми, но гордыми. Их никогда нельзя растоптать. Они построили великолепный новый порт у начала этого Коридора и хотели сохранить его. Они видели, что случилось с чехами. С поляками такого, конечно же, не случится. Как будто нынешний говорящий снял бы пику и поскакал на правнуке своего боевого коня, на котором он проделал путь до самого Лемберга, который он писал, как Львов, а произносил, как Львуф. У Ланни внезапно появилось видение польской кавалерии с вымпелами на их пиках, атакующих ужасные танки, которые он видел, ревущими на полигонах под Берлином и Мюнхеном. Любой из них мог уничтожить целый эскадрон лошадей и людей. Но он ничего не сказал. Он был здесь, чтобы слушать.

Землевладелец забыл свою роль продавца, и говорил о железной решимости своей страны. Дух армии был великолепен, и нацисты, если бы они рискнули напасть, испытали бы удар. Но, конечно, удержание столь выдвинутого района будет зависеть от незамедлительной поддержки со стороны Запада. Разве мосье Бэдд, они говорили по-французски, а не на ненавистном немецком, полагает, что французы по достоинству оценят важность быстрого нападения? Ланни ответил, что трудно сказать. Линия Мажино не планировалась для нападения, и отношение Бельгии было проблематичным.

"Я полагаю, вы не примите помощь у русских", – заметил посетитель, а другой ответил: "Jamais, jamais! Les Bolcheviques sont pire que les Nazis-si une telle chose est possible".

Бывший кавалерист свободно рассказывал о событиях в Данциге, которые находился в получасе езды, где нацисты захватили власть и пытались вырвать у поляков контроль над иностранными делами города. Пограничные инциденты были частыми. Все они были построены одному образцу: агрессия, сопровождаемая наглой ложью в нацистской прессе. Цивилизованному человеку было трудно поверить, что такие вещи могут происходить. У польского хозяина, казалось, была идея, что если он сможет убедить этого американца в фактах, то тот, выйдя, сможет исправить ситуацию.

Только, когда гость был готов уйти, он, похоже, понял, что вёл себя неправильно, как продавец недвижимости. Он поспешил заявить, что ни один из этих фактов не должен беспокоить американца. Немцы очень уважали этот народ из-за взбучки, которую они получили в Мёз-Аргоне, и которую не скоро забудут. Ланни сказал, что понял это. Он осматривает объекты недвижимости, но ещё не принял решения. Хозяин выразил удовольствие встретиться с ним, и гость-полиглот ответил: "Dziękuję tobie, panie", что он выучил в этой стране, когда был там в последний раз семнадцать лет назад.

II

Возвращаясь в Берлин, Ланни включил радио и настроился на станцию, передававшую аранжировку Восьмой симфонии Бетховена. Нацисты играли Бетховена постоянно. Они играли всех классиков, имея очень мало собственных творческих личностей, а те немногие были третьестепенными. Бетховен в связи с пропагандой доктора Геббельса всегда будоражил мозги Ланни. Он взял на себя смелость быть душеприказчиком великого композитора и говорить от его имени, что не хочет иметь ничего общего с этой бандитской командой, этими отравителями цивилизации. Подобно тому, как Бетховен разорвал страницу посвящения в Героической симфонии, когда Наполеон принял корону, и теперь он отвергает восхваления, исходящих от наймитов Юппхена Геббельса.