Жаворонки ночью не поют

Мне кажется, ты тоже любила Лёню, как и он тебя, и это сообщение о его гибели будет для тебя тяжёлым. Но мы должны быть мужественными, как миллионы других, кто теряет близких людей. Мы живы и должны делать всё, что в наших силах, чтобы приблизить победу.

Если уцелеем в этой ужасной войне, обязательно встретимся».

Зойка растерянно вертела в руках письмо и, чувствуя, как из глубин мозга начинают выползать чёрные рваные клочья, отрывисто говорила:

– Как же так? Вот же… он пишет. Жив. Вернётся. Он обещал… обещал вернуться. Как же так? Какая-то высота… Ничего не понимаю.

– Э-э-эх, голубка, – вздохнула бабушка. – Не хотела давать тебе это письмо. Да разве скроешь? Печаль наружу всегда вылезет.

– Печаль? Какая печаль? А-а-а, убит Лёня… Как странно. Я жива, а он убит… Зачем это?

Зойка напряжённо смотрела на бабушку немигающими глазами, и это было так жутко, что бабушка тихо ойкнула:

– Ой, лышенько! Да ты, никак, не в себе!

Но Зойка уже не слышала её. Преодолевая мучительную тошноту и надвигающуюся «бездну», она, сама того не сознавая, как лунатик, спустилась с крыльца и побрела по улице. Бабушка было кинулась следом, хотела остановить её, но поняла, что не догонит. Она стояла на крыльце и плакала, глядя на тонкую сухую фигурку в пёстром сарафане, на согнутые острые плечи, на длинные волосы с седыми прядями, которые болтались по спине, на глубокие галоши с заострёнными носами, в которые была обута эта странная девушка с остановившимся взглядом, её родная внучка, совсем не похожая на ту Зоюшку, что жила прежде здесь вместе с нею.

Зойка не понимала, куда и зачем идёт и почему она остановилась. Сначала тупо смотрела на редкие тюльпаны, кое-где уже пробившиеся из земли. Их было совсем немного. Может, потому, что весна запоздала, а может, потому, что по этой земле прошла война. Зойка неотрывно смотрела на крошечный красный тюльпанчик, робко проклюнувшийся навстречу весеннему теплу, и пыталась вспомнить, зачем она сюда пришла. Ах, вот что. Это Лёня написал, чтобы она сходила в поле послушать жаворонков. Но ведь жаворонки ночью не поют. Сам говорил. А сейчас ночь. Кругом темно и тихо, как в бездне. В бездне…в…

Очнувшись, она почувствовала сильный озноб – земля была ещё холодная, а Зойка лежала в одном сарафане. Поднявшись, старалась вспомнить, что произошло. Что произошло? Письма… Какие-то письма.

Постепенно всё отчётливее всплывали строчки таких разных писем. Ей, наконец, стал окончательно понятен смысл одного из них: нет больше Лёни. Он никогда уже не будет стоять рядом с ней на этом поле. Но это так несправедливо, жестоко, бесчеловечно, это просто невозможно! И она вдруг зарыдала, закричала на всю степь:

– Нет! Нет! Нет! Это невозможно! Не хочу! Не хочу! Почему он? Почему он? Нет! Невозможно! Я не хочу!

Она ползала, каталась по земле и кричала, совершенно не осознавая, что делает. Прошли минуты или часы, она не понимала. Только кричала и кричала, цепляясь за землю судорожно сведёнными руками.

Неожиданно умолкла: на крик уже не хватало сил. В голове стали формироваться вполне чёткие мысли. Всего один год жизни, а как круто она повернулась. Будто то, что было год назад, отодвинулось в невообразимо далёкие времена. Сколько потерь… Невозможно представить, чтобы одному человеку выпало сразу столько горя. А что впереди? Что у неё впереди? Зачем ей жить? Она калека. Её сознание порой ещё меркнет под натиском «бездны». Доктор написал в справке мудрёные слова и сказал:

– Только не напрягайся. Лёгкий посильный труд.

Он очень деликатен, этот Степан Егорович. Он не мог сказать ей всей правды. Но она сама её знает, эту страшную правду о себе. Вот почему так боялась писать Лёне. А теперь Лёни нет. И нечего бояться. И ничего у неё нет в её неполные семнадцать лет. Всё отняла у неё война, всё. А теперь отнимает и последнее – желание жить.

Зойка снова почувствовала, как по телу пробежал озноб – в начале мая здесь ещё бывает зябко. Она обхватила руками плечи и стала сумрачно оглядывать поле. Как пустынно и молчаливо оно. И нет никого, кто подсказал бы ей, как жить дальше, если жить совсем не хочется.

И вдруг что-то щёлкнуло над головой. Ещё, ещё… И с майского неба полились трели. Какой-то запоздалый жаворонок пел о своей радости, о том, что взошло солнце. О том, что сквозь почерневшую землю всё-таки пробились цветы. О том, что жить прекрасно!

«Очень хорошо жить, когда поют жаворонки», – вспомнила Зойка слова из Лёниного письма. Она судорожно завертела головой, пытаясь найти ошалевшего от радости певца. Наконец, увидела высоко в небе маленькую трепещущую точку. Вон куда забрался! А может, он и прав, этот крошечный певец? Может быть, жизнь всегда прекрасна, потому что она – жизнь? И если даже не хочется, надо жить, ибо на свете так много всего, что человек обязан сделать, раз уж родился. «Мы живы и должны сделать всё, что в наших силах…». Анна Сергеевна, наверное, тоже права, как и этот жаворонок. Разве её потеря меньше? Жить надо. Вопрос в том, как жить.