Жаворонки ночью не поют

А потом они сидели обнявшись на сундучке и вместе плакали. Зойку всё ещё поташнивало после обморока. За окном изредка хлопала ставня, раскачиваемая ветром, и тогда Зойка вздрагивала и с надеждой выглядывала в окно: а вдруг всё это неправда и мама жива? Вон стучится в окно. Вдруг сейчас покажется её утомлённое лицо с печальными глазами? Пусть какое угодно некрасивое, бледное, худое, изрезанное морщинами, как у старухи, но только живое лицо матери. Зойка чувствовала себя бесконечно виноватой перед ней: ушла, бросила, не стояла рядом у изголовья в последнюю минуту. Может, мать и не умерла бы, если бы она была около неё. – Она тихо отошла, – горестно рассказывала бабушка. – Вроде как уснула. Мы всё за её лёгкие переживали, а оно, видишь как, сердце не выдержало. Врачей-то где же было взять в то время? Одно слово – оккупация. Спасибо соседям, помогли похоронить. Три месяца потом кое-как с Юрушкой перебивались. Вещички, какие были, сменяли на хлеб да картошку. Да чего у нас и было-то? Ну, совсем оголодали. А уж как наши вернулись да снова детдом открыли, отдала его туда. Думаю, пусть будет там, покуда отец с войны вернётся. Да и от него чего-то опять третий месяц вестей нет. Оба теперь молчат: Алексей и он. Да-а-а…Ты уж не сердись, Зоенька, что я Юрушку в детдом отдала. Что было делать? Сама уж как-нибудь, а его накормить, одеть, обуть… Где же мне, старой, взять? И помочь некому, сейчас ни у кого лишнего нет. Ты уж не сердись. Такая я старая да больная, мало ли чего случиться может, а Юрушка и остался бы не пристроенный. А в детдоме, сама знаешь, как-никак, помереть не дадут. И вырастят, и выучат.

– Ничего, бабушка, ничего, – шептала Зойка, – теперь я приехала.

Зойка совершенно отчётливо понимала, что ответственность за семью, за брата теперь легла на неё. Учиться всё равно нельзя, завтра же пойдет устраиваться на работу.

– Заходили тут к тебе, – вдруг сказала бабушка, – зимой ещё.

Зойка вздрогнула: неужели Лёня? Дали отпуск на несколько дней или часть проходила мимо? Не в силах вымолвить ни слова, она ждала.

– Дружки твои, – продолжала бабушка. – Геннадий да Павел. Спрашивали о тебе. А я сама ничего не знала.

– Где они? Школу заканчивают?

– Какую там школу! В партизанах были. Потом с нашими частями ушли, воюют.

– Всё-таки воюют.

Зойка будто наяву, очень ясно увидела их лица, потом – Таню, Риту, Лёню… У каждого оказалась своя дорога, но не думала она, что эти дороги так быстро разойдутся.

– А лейтенант Тонькин, он что же, тоже воюет? – решила уточнить своё предположение Зойка.

– На фронте, – ответила бабушка. – Он же, когда немцы наступали, прямо заставил деда Макара везти его из города. Дед Макар уж гнал, гнал лошадь, пока она не пала. Тогда лейтенант на какую-то машину пересел, а дед Макар на перекладных домой добрался. Так что у него теперь ни лошади, ни телеги.

– Значит, не ушёл он в партизаны?

– Да какой из него партизан?

Зойка понимающе покачала головой.

– Да-а-а, тут тебе письма, – сказала бабушка смущённо и неуверенно, будто раздумывая, надо ли их показывать. – Не было тебя долго, так я прочла, ты уж извини. Кто знал, вернёшься или нет, и когда вернёшься.

«От Лёни», – угадала Зойка и не знала, чего бы ей больше хотелось, чтобы это оказалось правдой или чтобы она ошиблась. Она с волнением придвинула к себе два фронтовых треугольничка, стала разворачивать непослушными руками. Какое читать вначале? Посмотрела на даты. Одно было написано ещё тридцатого июля прошлого года.

– Когда ты его получила? – спросила Зойка.

– Да всё получила уже после оккупации, – ответила бабушка и села напротив, прикрывая ладонью на столе голубой конверт.

Зойка принялась читать более раннее, июльское.

«Действующая армия, Северо-Западный фронт, полевая почтовая станция № 111, почтовый ящик 300.

Дорогая Зоя! Это мой новый адрес. Я пишу его в самом начале, чтобы ты сразу обратила внимание.

Как жаль, что мы не успели обменяться фотокарточками. Это надо сделать обязательно. А пока только память хранит твоё лицо. И ещё во сне тебя часто вижу. Увижу, побегу к тебе, кричу от радости и от собственного крика просыпаюсь. Что ты со мной сделала, Зойка? Я ведь был обычно довольно сдержанным.

Ужасно хочу видеть тебя! Поскорее пришли фотокарточку. Она, конечно, не заменит тебя. Но я смогу каждый день видеть твоё лицо. Я скоро сфотографируюсь и тоже пришлю.

Отвечай поскорее.

Люблю. Целую. Лёня».

Читая письмо, Зойка то замирала от страха за Лёню, то радовалась, что всё у него пока благополучно. Ей тоже так захотелось увидеть его, что она готова была сорваться и бежать аж до самого Северо-Западного фронта. Она развернула второе письмо.