Жажда

Алексей Шурыгин ЖАЖДА

— Ы-ы-с-с, черт! — с мрачным удивлением воскликнул Семен, выворачивая набекрень челюсть, и почти вплотную прильнул к овальному зеркалу с каемочкой из розочек.

Странная щепетильность для человека, собравшегося застрелиться меньше чем через четверть часа, заметил он про себя без лишней эмоциональности. Словно в очередной раз оценивал ситуацию на шахматной доске. Там шах, там мат, а вон в то болото при всем желании потянуть время вообще соваться не стоит. На том и порешил. Не надо туда соваться. А в общем, ерунда все это, если кому порассказать.

Семен настороженно прислушался к журчанию воды и плотоядному побулькиванию душевого вентиля. Этот агрегат постоянно протекал, но не дай бог, если кто-нибудь вздумывал принять душ. Он тут же намертво забивал протоку и, вообще, вел себя как последняя сволочь. Семен убрал руку с раковины и поднял бритву в исходное положение. Лезвие чисто соскаблило со щеки бледную пену, и сразу задышалось свободнее. С бритьем покончено. Порез оказался неглубоким. Даже не выступила кровь. Только сдавали нервы. Существо Семена отчаянно отбрыкивалось, льстиво стремилось отвлечься на какие-нибудь бытовые проблемки. Как бы пописать да покимарить. Поменьше эмоций. На том свете внешний вид играет незавидную роль.

Он промыл старинный «Золинген» и спрятал в потертый кожаный футляр. Этой бритвой Семен пользовался в особо торжественных случаях, согласно завещанию прадеда, героя Империалистической войны. Знал бы, до чего внучек дожил, в гробу бы перевернулся. Хрена ж, про внучека даже узнать не успел…

Сполоснув лицо теплой водой, смердевшей хлоркой и пузырившейся между пальцами, Семен оценил свою виртуозность. Из зеркала погладывало истерзанное существо со следами недавних пыток. Впрочем, в то утро весь мир виделся Семену под таким углом. Внутри же продолжала крепнуть решимость.

Он еще слегка погремел, раскапывая на стеклянной полочке свой одеколон, потом набрал пригоршню пахучей жидкости и отхлестал себя по щекам, натер шею и подбородок. Над кафелем стелился голубой туман. Жить оставалось меньше десяти минут.

Сквозь неплотно прикрытую дверь до Семена буднично доносились разговоры соседей, музыка из радио, шипение жира на сковородках. «Кто ты есть?» — хотелось бы ему спросить себя отвратным голосом профессора Соплеева, но он не смел. Он только закрутил флакон, поставил его на полку и тщательно причесался. Жить оставалось меньше восьми минут.

Выходя из ванной, Семен услышал, как на верхнем этаже спустили воду. Он закрыл дверь, с трудом вошедшую в рассохшийся косяк, и потушил свет. Проходя мимо кухни, Семен подвергся моральному перевоспитанию со стороны Варвары Степановны, бывшей работнице ЖЭКа, почетной членки чего-то, заслуженной работницы того-то, горячо любимой кем-то.

— Хорошо, Варвара Степановна, — со всей пылкостью уверил ее Семен, я понимаю, что все жильцы за свет платят одинаково. И конечно же при дневном свете гораздо приятнее и полезнее для глаза расчесывать свои волосы, как я раньше этого не замечал. Всенепременно.

Дальше по коридору пронес свое пузо «братан» Коля, раскачивая на груди позолоченную цепь. Семен молча, с монашьей покорностью пробрался к своей комнате. По длинному, нороподобному коридору носились полураздетые дети на ораньжевых велосипедах, похожих на пасти крокодилов. Огибая пыльные углы и залежи спрессовавшегося хлама, они достигали кухни, и тогда там поднимался гвалт. Все, хватит…

Под настойчивое пиликанье скрипки соседского мальчишки Семен выложил из почти черного полированного шифонера рубашку, галстук и светлый костюм. Мальчишка с ходу перескочил с ля-бимоль на си-бимоль. На самом-то деле в музыкальных пристрастиях он был обезьяной. Вечером, когда родители уходили на «ко-онцерт», он втихоря заводил на папином «Панасонике» «АС/DC» и прыгал по комнате как баран. Постояв у окна, словно Наполеон перед сражением, Семен облачился в приготовленную одежду, уселся за круглый стол, прочистил оглохшее ухо и перепроверил письмо.

Старые ходики на стене настороженно затикали. Меньше минуты, господи, а за окном все так же будет извергать дозы рокота и гудков копошащийся проспект. И никто даже не забеспокоится. Разве что Колян, я ему десятку должен. И Верка, ей с хахелем встречаться негде. Где же здесь вопросы бытия, которые я должен решать, чтобы всего достичь?!