Жажда

…Мария задумчиво смотрела с мостика на окутанную пылью шелковицу. Стоял погожий вечер. Солнце медленно опускалось, и его лучи, проникавшие сквозь листву деревьев, нежно ласкали плечи девушки. Эзекиила среди танцующих не оказалось. Мария знала, что, если бы брат пришел на хору, ей бы удалось увести его домой. Вдруг девушка вздрогнула — перед ней стоял, слащаво улыбаясь, Ион Поцоку, Этот некрасивый сутулый парень с длинными худыми руками преследовал ее уже два года. Злые языки говорили, что именно он зарезал Петре в ту безлунную ночь. Но Мария не верила этому, как не верила и в то, что Петре был убит. Это казалось ей невозможным, хотя и было правдой.

Поцоку осторожно и нежно взял девушку за руку. Он весь как-то преобразился, словно это был не тот самый Поцоку, известный сквернослов, который говорил женщинам одни гадости и насмехался над ними.

— Пойдем, красавица, потанцуем.

Когда они вошли в круг, парни посторонились, чтобы освободить им место. Большинство из них были дружками Иона, который щедро расплачивался за них в корчме. Он умело водил за нос своего отца — бывшего примаря Софрона — и всегда был при деньгах.

Мария танцевала плавно, и обвивавшие ее руки Иона чувствовали каждое движение ее гибкого, молодого тела, а когда упругая грудь девушки касалась парня, он совсем терял голову. Поцоку пытался заговорить, но Мария словно не слышала его. Щеки ее раскраснелись. Поцоку знал, что в танцах ему далеко до других. Он быстро уставал, покрывался испариной и закатывался сухим кашлем.

Глигор подошел поближе и следил за ними с глупой улыбкой. «Ничего, — думал он. — Пустяки, — но в глубине души злился на Марию: — Хороша — танцует с убийцей Петре, и довольна. Нет у баб души, коварны, как кошки». Поцоку швырнул музыкантам несколько сотенных бумажек, чтобы продолжали играть, и парни криками выразили свое одобрение. От гордости у горбуна прибавилось сил.

Глигор случайно встретился глазами с Риго: девушка смотрела прямо на него, и он хотел было пригласить ее танцевать, но вовремя спохватился и лишь улыбнулся ей во весь рот.

— Дурачок, — призывно прошептали губы девушки — ей нравился этот могучий, ладно скроенный детина. Но Глигор уже отвернулся и вновь смотрел на танцующих.

В корчме Кордиш оплачивал уже второй круг. Ему было не по себе. Прежде, после такого возлияния, он давно бы предложил собутыльникам спеть, а теперь не осмеливался. Он слушал, как Павел, назло ему, хвалит коммунистов, но, вместо того чтобы возразить, одобрительно кивал головой, чем еще более подзадоривал Павла. Захмелевший Кула дремал. Таков уж был стрелочник — если не работал, то спал, разбитый усталостью.

В маленькое окошко за их спиной виднелся двор Лабоша — протока, полная до краев зеленоватой водой, поросшая молодым ивняком. По поверхности плыли обрывки белой пены. Кордиш окончательно расчувствовался, и ему до слез захотелось спеть «Нет села, прекрасней нашего».

Пуцу поднял трубу в знак того, что хочет отдохнуть. Парни набросились на него с руганью, девушки закричали. Все-таки Пуцу вытянулся на скамейке, а Бобокуц стал обмахивать его засаленной зеленой шляпой.

Девушки взялись за руки и широкими рядами двинулись по главной улице, чтобы отдышаться от пыли. Парни повалили в корчму. Глигор подошел к Марии и, когда она хотела догнать девушек, так крепко схватил ее за руку, что она чуть не вскрикнула.

— Подожди, — проговорил он. — Зачем танцуешь с Поцоку?

— А что, разве нельзя?

— Постыдилась бы с ним-то, — зло сказал Глигор.

— Ты лучше смотри за собой, Глигор, — рассердилась Мария. Никто еще не говорил с ней так.

— Ты мне люба, и я женюсь на тебе. С твоим отцом я уже сговорился.

Остолбенев от неожиданности, Мария уставилась на Глигора. Ей приходилось смотреть снизу вверх — так высок был парень. Щеки девушки зарделись, и она быстро закрыла их ладонями. Глигор смотрел куда-то поверх ее головы, на крышу противоположного дома, где щелкал клювом длинноногий аист.

В этот момент около них остановился Марку Сими.

— Эх, доченька, кабы не умер Петре, была бы ты теперь моей невесткой, — плаксиво сказал он, погладив девушку по голове. — Уж так хотелось мне этого…

Прежде Мария упала бы на колени и заплакала, а теперь лишь взглянула на старика ясными глазами, смущенная присутствием Глигора.

— Бог простит его, дядюшка Марку.

Обиженный равнодушием Марии, старик пошел дальше, ворча себе что-то под нос. Он знал о их любви и всячески поощрял ее, надеясь заодно поживиться землей за счет Гэврилэ, с которым давно враждовал из-за какого-то пустяка. Нравилась ему и девушка — красивая, добрая, порядочная. Не раз говорил он с ней о Петре. Мария приходила к ним поплакать об убитом и вот, поди ты, позабыла…

— Никогда больше не говори мне об этом. Слышишь? Никогда, — заявила Мария, повернувшись к Глигору, и пошла прочь.

Глигор хотел было догнать ее, но раздумал. «Ничего — отец вправит тебе мозги, девчонка!» — с яростью подумал он.