Жажда

— А вы о чем там болтаете? О нас совсем забыли? Правильно, Дануц, однажды дядюшка Микулае сказал мне: «Аниуца, говорит, пока человек молод и в силах, все только на него смотрят, а потом всем на тебя наплевать… одна дорога — в могилу». Проживете с мое, тогда поймете… Что вы теперь знаете!

— Мама, дорогая, — вмешалась Эмилия. — Детям надоели твои истории. Дануц слушает их с пяти лет.

— Наоборот, мне это очень интересно, — возразил Дан.

— Дануц, внучок, ты умеешь петь?

— Что ты, бабушка, разве ты не знаешь, что у меня голос, как у каплуна.

— Да, бог не наградил тебя этим даром, но зато дал тебе много другого. Милли, налей мне еще стакан вина, только без кислой воды… сельтерской. Эта вода только цыплятам под стать.

— Смотри, опьянеешь, мама…

— Ну и что же? И напьюсь. Тебе что за дело? Эй, Джеордже, давай чокнемся с тобой.

— За твое здоровье, мама…

Неожиданно старуха запела необыкновенно молодым голосом:

По краям моей могилы
Ты посей фиалки, милый.
Цвет фиалок горе прячет,
Кто увидит их, заплачет…

Эту песню любил твой дед Михай, упокой господи душу его, хороший был человек. Мягковат только. Ты, Эмилия, в него уродилась. Кабы не я, плохо бы тебе пришлось. Дануц, крошка моя, помнишь песенку, которую я пела тебе, когда ты был маленьким и не засыпал?

И старуха снова запела, но теперь тихо и печально, опустив глаза:

Течет Бистрица в долине,
Почему она течет?
Все кругом в тоске-кручине…

— Стойте! — прислушалась Эмилия. — Что это?

С улицы доносились звуки другой песни. Слов нельзя было разобрать.

— Это крестьяне возвращаются с поля, закончили дележ земли, — догадался Джеордже.

Все умолкли. Старуха вдруг заерзала на стуле.

— Спать хочу, — заявила она. — Глаза слипаются. Слишком много выпила. С непривычки. В этом доме мне даже стакана цуйки не дают к обеду.

— Что ты болтаешь, мама?

— Правду говорю… А что ты собираешься приготовить на ужин, доченька?

— Найдется, что подать. Холодного цыпленка, жареный картофель.

— Смотри, режь потоньше. И не пережаривай. Чтобы во рту таяло…

— Мама, может быть ты вздремнешь немного?

— Рада бы, да вот со стула встать не могу… Опьянела… Ты, Юдифь, прости меня, старую.

Смущенная Эмилия помогла Анне встать и отвела ее в спальню. Раздевая мать, она не удержалась, чтобы не шепнуть ей на ухо:

— Ты, я вижу, радуешься. А тебе известно, что она еврейка? Известно, скажи?

Старуха как-то странно посмотрела на дочь.

— Нагнись поближе…

— Зачем, мама?

— Так надо.

Анна провела пальцами по лбу, глазам, губам Эмилии.

— Глупая ты у меня. Или притворяешься? Хочешь, чтобы все плясали под твою дудку — и Джеордже и Дан, а они не хотят. А ты и злишься. Что плохого, коли девушка еврейка? Разве они не такие же люди? А господь наш Иисус Христос кем был? Девушка хорошая, красивая, богатая… Иди! Да смотри веди себя как положено — от нее будут у тебя внуки, а не от той, кого тебе хочется. Ступай. А я-то как сплоховала… Видать, вино в голову ударило… Хорошее вино. Где ты его купила?

— У Марку Сими…

— А, знаю такого. И дядюшке твоему Микулае тоже нравилось. Накрой меня и иди… Да не забудь, веди себя хорошо…

После ухода Анны в кухне стало тихо. С улицы все громче доносилось пение толпы, и, возможно поэтому, никто не мог найти тему для разговора. Эмилия подсела к Эдит и погладила ей руку. Ей бы хотелось побыть с девушкой вдвоем, поплакать вместе, поговорить о будущем.

— Джеордже, зачем ты столько куришь? — недовольно спросила она. — Заболеешь… Господи, сколько дурных привычек привезли вы с фронта.

Дан с сонным, недовольным видом постукивал пальцами по столу.

— Что с тобой, Дан? Ты плохо себя чувствуешь? Может, обед слишком жирный?

— Нет, все было очень вкусно, мама. Жаль, что ушла бабушка. Не надо ей было давать столько пить. Посидела бы еще с нами…

— Ладно… — засмеялась Эмилия и вдруг помрачнела. — Когда у тебя будет свой дом, возьмешь ее к себе, если она тебя развлекает…

Шум на улице становился все громче. Вдруг школьный двор наполнился людьми. Крестьяне остановились у дверей. Они привели с собой Пуцу и Бобокуца.

— Начнем, братцы, — раздался голос Митру. — Раз, два, три — начали!

Пуцу надул щеки и оглушительно затрубил «Многая лета».

— Как бы школа наша не рухнула, как стены Иерихона, — засмеялся Дан.

Растроганный Джеордже поправил галстук и вышел на крыльцо.

— Прошу вас, заходите, выпьем стаканчик вина.

— Что вы, товарищ директор, — ответил Митру. — Не будем вам портить воскресенье. Мы хотели только пожелать вам многих лет жизни. Сегодня у нас праздник, а вы всегда стояли за народ.

— Многая лета! — нестройным хором грянули крестьяне.

Дан смотрел на все широко раскрытыми глазами. Что-то тревожное и вопросительное сквозило в его взгляде. Заметив это, Эдит подошла и положила ему руку на плечо. Эмилия убирала тарелки.

Джеордже пожал всем руки и вернулся в дом. Он сел за стол и молча поглаживал пустой стакан, не в силах собраться с мыслями от волнения.

— Дан, ты хочешь вздремнуть после обеда? — наконец спросил он.