Жажда

— Черта с два, поймают… Дрова я оставил у Битушицы на краю села… Завтра ночью заберу.

Анна не знала, чем угодить мужу, и в конце концов скрепя сердце поймала петуха, зарезала и сварила жирный суп. Потом завернула в узелок три яйца, побежала в корчму и вернулась с пачкой табаку и бутылкой палинки, взятой в долг. Присела рядом с мужем и смотрела, как он жадно ест, не в силах вымолвить слова от усталости. «Здоровый человек, силой бог не обидел, а мы едва не умираем с голоду», — думала она.

— Вот что, — откашлявшись, повелительно сказала она. — Садись и пиши Иосифу. Едем!

— Хорошо, хорошо, — нахмурился он. — После того, как родишь…

— Обо мне не беспокойся… Знаешь что? Лучше я сама напишу. (Анна хорошо училась в школе. Умела писать и читать. Иногда она усаживалась за стол и, заточив гусиное перо, выписывала на листе бумаги свое имя и фамилию. Сначала девичью — Анна Арделян, потом по мужу — Анна Моц.)

Через несколько недель, когда Анна была уже на седьмом месяце беременности, от Иосифа пришло известие, что он нашел для них место в имении Борнемизы в уезде Солнок, у Тиссы. Михая назначат помощником управляющего, пока не покажет, на что он способен.

«Помещик этот не человек, а золото, — писал Иосиф. — Кого полюбит, того задарит своей милостью, это вы правильно надумали. Через год-два я тоже думаю вернуться в село. Пишите, когда приедете, а я в том месяце снова буду в Солноке и еще раз поговорю о вас. Ваш любящий брат и шурин Иосиф Моц».

Анна с Михаем начали продавать тут же свое нехитрое имущество, в надежде, что Иосиф поможет им на первых порах. Михай достал с чердака доски и смастерил из них два больших сундука, куда они сложили весь оставшийся скарб. Каждый вечер в их доме собирались теперь соседи. Они желали Моцам счастливого пути и удивлялись, как у них хватает храбрости расстаться со своим селом, нищетой и уехать на чужбину.

Однажды вечером пришел и Миклош. Он был навеселе и сразу растрогался.

— Ну вот, уезжаете… А я… Наверно, здесь, в этой проклятой богом Лунке, и сгниют мои кости.

Заметив косые взгляды Михая, он, качаясь, подошел к нему.

— Не сердись. Какого черта… Что было, давно прошло. Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Вот смотри, я кое-что принес тебе… Не можешь же ты поехать на чужбину таким ободранцем. Вот тут кое-какая моя одежонка… Она тебе будет маловата, да не беда. Все не в лохмотьях… На, бери…

И Миклош бросил на стол пакет, завернутый в газетную бумагу.

У Михая потемнело в глазах. Он сжал кулаки и уже собрался было послать Миклоша ко всем чертям, как вдруг Анна с улыбкой поклонилась, насколько позволяла ей беременность.

— Спасибо, господин Миклош, большое спасибо…

— Ладно… — Миклош вздохнул. — Теперь и вы увидите, какая легкая жизнь у слуги над слугами. Я тоже так думал, когда пришел сюда. Скоплю денег, вернусь домой, куплю землю… Вот, — вздохнул он, подняв руку с кнутом, — вот все, что мне осталось. Это и ненависть людей. Еще зарежут меня как-нибудь. Ну, счастливого пути, да поможет вам бог…

После ухода Миклоша Михай долго стоял посреди комнаты опустив голову. Вдруг он побагровел, подошел к Анне и, не сказав ни слова, ударил ее по щеке. Женщина ухватилась за стену, чтобы не упасть, и с изумлением уставилась на него. Михай ударил ее еще раз. Тогда она кинулась к нему и, схватив за грудь, стала трясти с неожиданной силой.

— Не смей поднимать на меня руку, слышал? Я разобью тебе голову! Скажите, какой барин? Радуйся, что он с пьяных глаз принес тебе одежду. Будет хоть что надеть…

— Молчать, баба!

— Никаких баб. И… не смей больше бить меня. Слышишь? Никогда! Никогда в жизни!

Разбуженный Тодор испуганно закричал.

— И ты молчи! А не то возьмусь за кнут! Ложитесь спать!

Притихший Михай полез в постель. Позднее, когда улеглась Анна, он виновато посмотрел на жену.

— Не сердись, жена…

— За что это? — удивилась она, вздохнув.

— За то, что ударил…

— Ладно. Спи.

Через неделю семья Моц двинулась в путь под причитания всего села.

Проезжая мимо церкви, они остановили лошадей, слезли с телеги и встали на колени прямо в дорожную пыль. С трудом сдерживая слезы, Михай взглянул на жену. Но лицо Анны словно окаменело, и сухие губы беззвучно шептали:

— Отче наш иже еси на небеси…

Когда село осталось позади, Михай вне себя от горя бросился в придорожную канаву и зарыдал. Он лежал там до тех пор, пока не стих вдали скрип удалявшейся телеги. Тогда он поднялся и поплелся вслед за ней.

5

Дорога длилась около четырех дней. Тодор все время плакал и не мог спать от табачного дыма и духоты в вагоне. Анну тошнило от вони.

— Вы уж не сердитесь. Беременна она… на седьмом месяце, — то и дело обращался к пассажирам Михай.

— Да будет тебе! — оборвала его наконец какая-то толстая венгерка. — Что мы, не понимаем?