Жажда. Фокс Малдер похож на свинью

— Ладно, перестаньте, — шепотом одернула их мама. — И так голова кругом идет.

Я слушал их, стараясь, чтобы они не обращали на меня внимания, и думал о том, какие бывают дети. Что они говорят, как они толкаются, как прыгают, поджав одну ногу, рвут ботинки, плюют с балкона, рисуют на обоях, вылавливают из супа лук.

Особенно когда они твои.

Приехать со всей оравой на Черное море. Летом, когда стоит невероятная жара. Снять однокомнатную квартиру. Второй этаж — поэтому страшно оставлять на ночь открытым балкон. По телевизору каждый час сообщают, что из тюрьмы убежали грузины. Два или три. После половины бутылки трудно запомнить — сколько их. Или не хочется запоминать. Тем более — жара. Липкая спина, и мысли разбегаются в стороны. Зато никаких комаров. Звенят за балконной дверью, но в комнате почти не слышно. Потому что дети шумят. Толкают друг друга и хихикают на полу. Им нравится, что они теперь с нами в одной комнате. Невозможно их уложить. Сидим на диване и говорим: «Время уже почти два часа ночи». Но им все равно. Они нас не слышат. Волосы мокрые от жары. Хватают друг друга за плечи. Мы говорим: «Время уже два часа». На третий день догадываемся постелить на кухне ватное одеяло. Чтобы коленкам не было больно. И чтобы линолеум не прилипал к спине. Радио на табурете прямо над головой каждую ночь играет одного Джо Дассена. Надо аккуратно вставать. Задыхаясь, можно легко столкнуть его с табурета. Тогда придется искать ее губы в тишине. Как будто оглох. И в ушах ровный шум, словно прижал раковину.

— Пойдем ужинать, — сказал отец. — Марина с работы пришла.

— Ну что, не приезжали ваши друзья? — сказала на кухне Марина.

— Нет. У них сложная ситуация. Может, они завтра опять не приедут.

— Слушай, а я почему-то с тобой снова на «вы». Тебе самому как удобней?

— Мне все равно.

— Тогда будем говорить «ты». Если я забуду — ты мне напомни. Хорошо? Как там наш Славка пробежал на «Веселых стартах»?

Она подцепила вилкой кусок мяса и толкнула коленом отца. Мясо упало обратно в тарелку, и она рассмеялась. Отец, не отрываясь, смотрел на нее.

— Нормально. Их класс победил. Славка получил грамоту.

— Понятно, — улыбнулась она. — Сейчас вернется с улицы и будет хвастаться без конца. Ему обязательно надо побеждать.

Минуту, наверное, ели молча. Отец не ел.

— Чего ты на меня так смотришь? — сказала она наконец отцу.

Голос у нее изменился.

— Подстриглась, — сказал он.

— Ну и что? Мне теперь подстригаться нельзя?

— Новая прическа.

— Слушай, давай не при твоем сыне. К нам в редакцию приехали журналисты из Штатов, а тебе хочется, чтобы я выглядела, как огородное пугало.

— Хорошая прическа была.

— Она меня старит. Неужели ты не понимаешь? Я выглядела лет на сорок. А мне тридцать два. Мне всего тридцать два года!

— А журналистам?

— Что? — Она запнулась и непонимающе смотрела на него.

— Сколько журналистам из Америки лет? Они молодые?

Марина молча смотрела на него. Потом оттолкнула тарелку и резко поднялась.

— Как ты меня достал со своим маразмом! Поесть нормально нельзя.

Она хлопнула дверью, а мы остались сидеть за столом. Мясо в тарелке отца осталось нетронутым.

— Ты извини, Костя, — уже поздно вечером сказала Марина, войдя ко мне в комнату. — Испортили тебе ужин. У нас так бывает. Твой отец болезненно относится к нашей разнице в возрасте. И убедить его я ничем не могу.

— Все нормально, — сказал я. — У всех свои проблемы.

— Но я совершенно не знаю, как ему помочь. Мне приходится обдумывать каждый шаг — как бы чего-нибудь не сказать или там не сделать. Он заводится моментально. Ты знаешь, я от этого устаю. Можно, я покурю у тебя в комнате?

— Кури. Это твоя квартира.

— Слушай, а что это у тебя? — Она склонилась над столом у окна.

— Рисунок.

— Как здорово! Мне дети сегодня все уши прожужжали, как ты утром тут рисовал. Всю бумагу мою истратили.

— Извини, я тебе завтра куплю.

— Да перестань ты! Я не про это. Как здорово у тебя получилось!

— Это Черное море, — сказал я. — Там человек один хороший живет.

— А ты там был?

— Нет. Но я представляю.

— Ты никогда не видел Черного моря?

— Нет.

— А как же ты рисовал?

— Я представляю.

— Понятно. — Она недоверчиво кивнула головой. — А чьи это дети?

— Дети? — сказал я и немного закашлял.

— Дым мешает? — Она замахала рукой и потянулась к форточке.

— Да нет, нормально. Все хорошо.

— И у них почему-то лица у всех одинаковые. Смотри, у них одно лицо. Это так задумано? Или они близнецы?

— Близнецы, — сказал я, еще немного покашляв.

— Так много?

— Мне нравится, когда много детей.

Летом на пляже их всегда много. Бегают, кричат. Животы такие круглые. Некоторые в панамках, а некоторые без трусов. Потому что родителям нравится смотреть на них, когда они голые. Бегут, бегут, а потом — бумс — мягко попой в песок. Но только до определенного возраста.

С меня уже трусы не снимали, когда мы с мамой прятались от солнца под гриб, а отец играл в волейбол. Видимо, им обоим было уже не до меня. В трусах или без трусов — не важно.

Потому что там были эти девушки. И отец с ними играл.