Жажда. Книга сестер

По-французски это слишком простое слово. По-древнегречески дыхание звучит как pneuma[10]. Изумительно точная находка, это слово передает, что дышать – дело вовсе не очевидное. Французский, язык юмора, сохранит от него в обиходе лишь слово pneu, шина.

Если мы имеем дело с человеком, которого не так‑то просто полюбить, говорят, что мы его на дух не переносим. Такая ольфакторная реакция мешает дышать в присутствии неприятного нам персонажа.

Любовь с первого взгляда – нечто прямо противоположное: дыхание сперва перехватывает, а потом дышишь слишком бурно. У нас появляется исступленная потребность надышаться человеком, чей запах поразил нас.

Пусть я и мертв, у меня все еще кружится голова от дыхания. Иллюзия играет свою роль на отлично.

Единственное мое горькое сожаление – это жажда. Мне не хватает не столько питья, сколько порыва, который оно вызывает. У моряков есть такое проклятие: “Чтоб тебе пить без жажды!” Не хотел бы я его заслужить.

Чтобы испытывать жажду, нужно быть живым. Я жил с такой силой, что жаждал, когда умер.

Может, это и есть жизнь вечная.

* * *

Отец послал меня на землю, чтобы я распространял веру. Веру во что? В него. Пусть даже он соизволил включить в свою теорию меня, через идею Троицы, все равно, по‑моему, это бред.

Мысль эта пришла мне очень быстро. C другой стороны, сколько раз я говорил тому или иному удрученному: “Вера твоя спасла тебя”? Неужели я позволял себе лгать этим несчастным? На самом деле я пытался перехитрить отца. Я обнаружил, что слово “вера” имеет странное свойство: только без дополнения оно становится возвышенным. Тому же правилу подчиняется и глагол “верить”.

Верить в Бога, верить, что Бог воплотился в человека, веровать в воскресение – все это звучит сомнительно. Если вещи неприятны на слух, значит, они неприятны разуму. Они звучат глупо, потому что они и есть глупость. Мы остаемся в плену пустых банальностей, как в пари Паскаля: верить в Бога значит делать на него ставку. Философ даже объясняет, что, чем бы ни завершилась лотерея, мы все равно остаемся в выигрыше.

А я что во всем этом делаю? Я верю? Вначале я принял этот несусветный замысел, потому что верил в возможность изменить человека. К чему это привело, все видели. Хорошо, если троих изменил, тоже мне достижение. Да и что за дурацкий предрассудок! Нужно вообще ничего не понимать, чтобы считать, будто кого‑то можно изменить. Люди меняются, только если сами хотят, а хотят они этого на самом деле крайне редко. В девяноста процентах случаев их желание перемен относится к другим. Избитая до тошноты фраза “Это должно измениться” всегда означает, что измениться должны все вокруг.

Изменился ли я? Да, безусловно. Не настолько, как мне бы хотелось. Мне можно поставить в заслугу одно – я действительно пытался. Честно говоря, меня раздражают люди, которые без конца твердят, будто изменились, не зная об этом ровно ничего, кроме желания измениться.

У меня есть вера. Эта вера беспредметна. Это не значит, что я ни во что не верю. Верить – прекрасно лишь в абсолютном смысле этого глагола. Вера – позиция, а не договор. Тут нельзя проставить галочки в нужных клетках. Знай мы природу риска, которым является вера, этот порыв остался бы на уровне подсчета вероятностей.

Откуда знаешь, что у тебя есть вера? Это как любовь – знаешь, и все. Чтобы это выяснить, нет нужды в размышлениях. В одной песне в жанре госпел есть строки: And then I saw her face, yes I’m a believer[11]. Так и есть, и отсюда ясно, насколько похожи вера и влюбленность: видишь чье‑то лицо, и сразу все меняется. В лицо это даже не всмотрелся, увидел его мельком. Этого озарения вполне достаточно.

Я знаю, что для многих этим лицом будет мое лицо. Стараюсь себя убедить, что это не имеет ни малейшего значения. И все же, если честно, меня это изумляет.

Надо принять эту загадку: вы не способны себе представить, что другие видят в вашем лице.

Есть и обратная вещь, не менее загадочная: я смотрю на себя в зеркало. Никто не может знать, что я вижу в своем лице. Это называется одиночеством.

Книга сестер

Любовь Флорана стала первым событием в жизни Норы. Она знала, что не будет ни другой любви, ни других событий. С ней никогда ничего не происходило.

В свои двадцать пять Нора работала бухгалтером на станции техобслуживания в небольшом городке на севере Франции. Она считала, что это нормально – так скучать. Тридцатилетний Флоран был шофером при армейской части. Пока ему проверяли шины, он увидел Нору, которая курила снаружи. Он был покорён и с тех пор приезжал каждый день.

– Кто б мне сказал, что я понравлюсь военному!

– Я не военный.

– Ты же служишь при армии.

– А ты служишь в автомастерской. Разве ты механик?

Это была безумная любовь. Они мало о ней говорили, потому что сказать тут было особо нечего.

– Что ты во мне нашел?

– А ты во мне?

Стоило им встретиться, и чудо всякий раз повторялось. От прикосновений летели искры. От поцелуев кружилась голова.

– Есть же отели, – говорили им.