Жажда смерти

— И об этом тоже, — морщась, нехотя заговорил он. — Я ведь в торговле еще в те времена лет восемь отработал. А пасли нас тогда не дай Бог! Облавы, подставы, проверки. Но тогда было, в принципе, понятно: мы воровали, ОБХСС нас ловил. Каждый своим занимался. На меня лично три раза дела заводили. Месяца два в обшей сложности я в камере провел. Один раз вообще на волоске от срока висел. Но это еще повезло. Пономарь, бедолага, полтора года под следствием просидел, пока мы его откупили. Так что я про эти допросы и прочую муру много чего знаю. Книжку могу писать. Там какая ведь штука получается? Сидишь ты в хате, известий с воли нет, адвоката к тебе не пускают. Следак — хозяин-барин. Что захочет с тобой, то и сделает. И вот дергают тебя на допрос. Начинают колоть. Со всеми этими ментовскими заходами. Мол, нам все известно. Все тебя сдали. Показания Фальшивые могут подсунуть. На психику начинают давить. Ну, там, отцу твоему с сердцем плохо. Умрет, а ты с ним 11 не повидаешься. Много у них есть чего разного. И ведь знаешь, что врут. А все равно действует. Боишься!

Он криво усмехнулся и грубым простонародным жестом запустил руку под рубашку и почесал грудь.

В первый раз он говорил об этом так откровенно. Он и выражался и держался иначе, не как обычно. Тонкая оболочка рафинированной пристойности слетала с него как шелуха. Словно неприятные воспоминания возвращали его в далекое прошлое, когда он был мясником и вел себя как мясник, а не как владелец нефтяной компании и элита губернского общества.

— Короче, к чему я веду? Всем на допросе страшно. Всех мандраж колотит. Невиновных-то нет. Грехи свои знаешь. В тюрьму идти — радости мало. Вот и сидишь в кабинете у следователя, трясешься. А он тебя ломает, козел. Дескать, сотрудничество со следствием. Чистосердечное признание. И мысли, знаете, в голову лезут. Такие трусливые. Думаешь, а может, правда, поколоться? Хуже-то уже все равно не будет. Куда уж хуже? И так в камере. Сколько еще держать будут? Неизвестно. Атак, глядишь, до суда и выпустят. Под подписку. А там, может, химией отделаешься. Да и на зоне с бабками легче вопросы решать, чем в КПЗ. Не все выдерживают. Даже сиделые. На то менты и рассчитывают. А у иных первоходок вообще крышу срывает. Его следователь прижмет, и у него — паника. Он уже ничего не вменяет. Руки, ноги дрожат. У него только одно на уме: поскорее отсюда вырваться! Домой! На волю. Хоть на денек. А там трава не расти! И наступает у такого истеричного придурка словесный понос. Несет его. Он все подряд плетет и остановиться не может. Говорит, говорит, захлебывается. И главное, ему позарез нужно понравиться следователю. Чтобы тот его полюбил. Чтобы был на его стороне. И ведь предупреждали его заранее, что чем больше он признается, тем больше на себя повесит. С этим он и шел на допрос. Но у него в эту минуту память отшибает. Вся способность к соображению пропадает. Видел я таких. И немало.

— Ты нас к предстоящим испытаниям готовишь? — Храповицкий попытался перевести слова Виктора в шутку.

— Я просто хочу сказать, что Паша у нас из таких, — подытожил Виктор уверенно. — Из истериков. Он всех сдаст.

— Но с ним же адвокат будет на допросе! — запальчиво воскликнул Вася. — Адвокат же не позволит!

— А таким и адвокаты не помогают! — хмыкнул Виктор. — Ничего поделать с ними не могут. Такому один следователь — друг. А остальные — враги. И он их топит. А получается, что и себя вместе с ними. Вот что меня в нашем Паше беспокоит. Мягко выражаясь.

— Похоже, — угрюмо согласился Храповицкий.

— Может, и правда отправить его в больницу? — предложил Вася. — С сердечным приступом, а? Нам ведь нужно-то для улаживания проблем несколько дней. Ты сам сказал. Максимум неделя.

— А если я не успею уладить за неделю? — возразил Храповицкий. — Я нарочно говорил, чтобы его успокоить. Это же не от меня зависит. Шутка ли, пробиться к Калошину и заставить его вмешаться!

— Ну, продлим ему больничный, — неуверенно ответил Вася.

— Это не выход, — отрезал Виктор. — Эта катавасия может затянуться. И очень надолго. Даже если мы сейчас задействуем тяжелую артиллерии и Лихачев получит приказ закончить балаган, то в одночасье он уголовное дело не закроет. Есть процедура. Формальности всякие. Минимум — три месяца. Лично я вообще на Москву никаких надежд не возглагаю. Все нужно решать здесь. С Лисецким, с прокурором, с судьями, не знаю, с кем еще. Надо подключать всех, кого только возможно. Раздавать капусту, тут уж нечего ее считать! Затягивать в переговоры. В конце концов, возможно, придется договариваться и с Лихачевым. Тут, правда, плохо, что он уже далеко зашел. Отступать ему трудно. Честь мундира, все такое. Пойми, я не спорю по поводу больницы для Сырцова, но это временный вариант. Точнее, вообще не вариант. Он ничего не меняет. Если они закусятся, они его прямо из палаты вытащут.

— Есть еще кое-что, о чем вам необходимо знать, — мешался я.

Сегодня в информационных выпусках я явно лидировал.

— Ты что, издеваешься? — взвился Храповицкий. — Что ты еще от нас скрыл?