Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии

Теологический образ Бога и психологический образ человека

Исследования по истории и психологии религии доказывают, что образ Бога меняется в ходе развития как отдельного человека, так и всего человечества, в соответствии со степенью его зрелости. И сегодня «культы божеств» не исчезли полностью среди представителей цивилизованных народов. Фромм писал, что если бы была возможность сделать наш «духовный рентгеновский снимок», то мы очень удивились бы, обнаружив среди наших современников приверженцев каннибализма, тотемизма и других архаических «-измов» (Fromm, Suzuki, de Martino, 1972).

Дуалистическое восприятие мира позволяет нам мыслить и описывать Бога лишь как понятие или образ, и на этот божественный образ мы проецируем самих себя. Если из-за невротических искажений самость расщеплена, то же происходит и с образом Бога, в соответствии с тем, на какой стадии развития находится личность. Функе писал, что образ Бога так же односторонен, как Самость конкретного человека (Funke, 1993). Мы взаимодействуем лишь с одной «половиной» образа Бога, другая же вытеснена. По мере созревания Самости происходит постоянный пересмотр и дальнейшее развитие образа Бога; при нормальном развитии степень влияния детско-родительских отношений на представления о себе и о Боге становится все меньше, пока на определенном этапе экзистенциально-трансперсонального развития эти представления полностью не потеряют свою структуру, чтобы стать мистическими переживаниями Бога, себя и Космоса, плавно переходящими из одного в другое.

Изменение образа Бога свидетельствует о том, что речь идет об отражении нас самих, о конструкте, метафоре, которая помогает приблизиться к «единому, не имеющему имени». При ближайшем рассмотрении оказывается, что наш образ Бога создан «по нашему подобию» образом человека – греческие философы предполагали, что бог лягушек, если бы он существовал, был бы божественной лягушкой.

Однако было бы редукционизмом сводить религию «лишь» к образу Бога и к инфантильным фиксациям; напротив, религию можно понимать как живое внутреннее переживание, возникающее по ту сторону догм и метафор.

Если мы приходим к тому, что образ Бога в теологии и образ человека в психологии суть аналогичные конструкты, которые, более того, идентичны или имеют общие корни, то конфликты между двумя дисциплинами и фундаменталистская претензия на истинность каждой из них теряют свою основу. Была также предпринята небесспорная попытка различить эти области знания по принципу, что одна имеет дело с «внутренним миром», а другая – с «надмирными» процессами и феноменами (Wyss, 1991). Однако такое искусственное разделение действительности не имеет смысла, потому что не имеет отношения к природе исследуемого, а лишь отражает расщепляющее и расщепленное мышление исследователя (Vogt, 1992).

Мы можем предположить, что основой взаимного недоверия являются взаимообратные проекции – «соринки в чужом глазу» и «бревна в своем», – выявляющие латентные сомнения в собственных догмах. Если бы обе стороны были в состоянии осознать вымышленный характер их конструктов, то упреки в психологизме со стороны теологии и упреки в иллюзорном характере религии со стороны психологии стали бы безосновательными; тогда этот раскол мог бы быть преодолен. Споры о границах и соперничество двух дисциплин за право эксклюзивной компетентности в вопросах о душе были бы прекращены. После этого мог бы начаться конструктивный диалог с целью прояснить ключевые задачи каждой дисциплины в их служении страдающим людям. Ведь обе дисциплины имеют отношение к кризису смысла современного человека, его дезориентированности, «экзистенциальной неприкаянности и безродности» (Wyss, 1991), обе опираются на способность человека возродить переживания нуминозного и трансцендентного в своей душе.

В настоящее время напряженность в отношениях между психотерапией и религией значительно уменьшилась. Раньше же они варьировали от крайностей неприкрытого отвержения или благосклонной толерантности до умеренной позиции уважительно-безразличной отчужденности. Как бы то ни было, противоположную сторону видели принципиально иной и отделенной непреодолимой пропастью. Например, можно вспомнить слова Ясперса: «Где говорит великий человек – Августин или Паскаль, психологии следует умолкнуть» (Benedetti, 1969). Сходного мнения придерживался и Франкл: «Для логотерапии религия может быть темой исследования, но не отправным пунктом… Измерение, в котором оказывается религиозный человек, является… высшим и можно сказать, более объемлющим, чем то, в котором разворачивается психотерапия» (Kolbe, 1996, S. 224).