Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии

Из повседневной практики мы знаем о передаче симптомов клиента терапевту, но «инфицирование» в контексте катастрофической травмы особенно опасно (Issroff, 1980). Мы соприкасаемся с «живейшим» злом, и это вызывает у нас сильнейшие аффекты (Danieli, 1988). То, что во время пыток делают одни люди с другими, высвобождает «адские» аффекты. А терапевтическое сопровождение становится похоже на «спуск в ад». Уже от Вергилия мы узнаем, что спуск в подземный мир опасен и это «адский труд», для которого нужны «большая сила духа и характера» (Langegger, 1983, S. 171).

Терапия травмы должна включать в себя тему смерти в жизни, она должна охватывать переходно-пограничные состояния этих людей, живущих в лабиринте смерти, когда они снова и снова – даже в так называемой успешной терапии – периодически бывают поглощены подземным миром. Рай и ад находятся рядом не только на мифологических картах мира. Часто кажется, что царство мертвых требует свою дань. Мы чувствуем себя терапевтически полностью «обессиленными», больше не можем «достучаться» до наших пациентов, не можем говорить на их языке. Наши пациенты ведут себя так, будто они оказались в другом мире, куда нам нет дороги. На передний план выходит архетип границы и очень отчетливо дает нам почувствовать наши собственные границы и пределы, а также границу между двумя мирами, между «быть живым» и «быть мертвым».

Чилиец Хорхе Баруди, руководитель медико-психосоциального центра для политических беженцев и жертв пыток «EXIL», считает, что такая работа требует «отчаянного стремления жить, которое опирается на веру» (Barudy, 1993, S. 15). Без веры в жизнь, без надежды и без любящей сплоченности, без доверия круговороту становления и распада такая работа, то есть «пробуждение заново», невозможна.

К. Г. Юнг признавал огромную важность вопроса о смысле для духовного и душевного здоровья человека: «Как телу нашему нужна пища, и не какая-нибудь, а подходящая, так и психике нужен смысл ее бытия» (Jung, 1988, par. 476). Аналитическая психология основана на понимании психоневроза как «страдания души, не нашедшей смысла» (Jung, 1988, par. 497).

Только тогда, когда человек сможет найти травме соответствующее место в своей жизненной философии, которая для него имеет смысл, он сможет и что-то изменить в других своих переживаниях. Если человек ощущает свою жизнь бессмысленной, он вряд ли жизнеспособен. Смысл жизни неотделим от психического и физического здоровья. Естественно, травма может быть осмысленно переработана лишь тогда, когда найденный смысл действительно способствует интеграции, а не подкрепляет судорожные усилия чудесным образом изобрести смысл несовершенства мира, неизбежности зла и ужаснейшей бессмыслицы. Марио Якоби указывает на опасность выхолащивания идеи смысла до пустого слова. Притом что «осмысления требует место человека в космосе Вселенной», что смысл дает нам «прибежище», в котором мы можем найти для себя какие-то ориентиры, интерпретацию бытия, позволяющую иметь осмысленный образ мира, все же является «ошибочным желание придать какой-нибудь смысл таким зверствам, как Освенцим и тому подобным» (Jacoby, 1976).

В терапии травмированных людей мы всегда наблюдаем такую борьбу за создание смысла. Любая концепция проработки травматического события на разных этапах процесса должна предоставлять место для обсуждения ценностей и смысла, чтобы можно было найти духовный путь для возвращения в жизнь. Смысл как приверженность какой-то ценности не только опосредует ценность жизни, но и указывает на ценность выживания.

Сегодня в психотерапевтической практике и в психосоциальном сопровождении беженцев мы все чаще встречаемся с людьми, которые имеют травматический жизненный опыт и стали жертвами «организованного насилия». Это понятие было введено Всемирной организацией здравоохранения и означает тяжелейшие виды страдания, причиненного одними людьми другим.

Организованным насилием являются пытки, бесчеловечное обращение и наказания, незаконное лишение свободы – захват людей, в том числе заложников, и изнасилование. При этом считают, «что организованное насилие представляет собой экологическую катастрофу, которая, при некотором сочетании кризисных ситуаций, истощает и разрушает жизненно важные механизмы адаптации жертвы и социальную сеть контактов, в которой жертва находила все биологически, социально и психологически необходимое для своей жизни» (Barudy, 1993, S. 21).